По показаниям пленных, ожидается наступление противника.
Вооружаемся. Будем прорывать фронт.
4. Прорвали вражеское кольцо. Ноги по щиколотку вязнут в клейкой глине. Мечтаем хотя бы о пятиминутном привале. Отстать нельзя. Но и идти нет сил. Бредем без дороги по степи. Сзади пулеметный обстрел. Догоняю большую группу раненых — идут, поддерживая друг друга. У многих в руках автоматы. За поясом гранаты. Атакуем огневую позицию врага. Возле немецких орудий трупы перебитой прислуги. Кто-то очищает от фашистов блиндаж.
В одном белье выскакивает фриц и тут же у порога падает, сраженный пулей. Снова вперед! Идти стало легче. Появилось второе дыхание.
5. Немцы панически боятся наших самолетов, которые считались до сих пор учебными. Они не дают противнику покою по ночам. Самолеты появляются внезапно. Летчикам наплевать на погоду. Они спускаются так низко, что немцы слышат торжествующий смех и неистовые возгласы: "Полундра! Получай!" Затем раздается угрожающий свист, треск, вой, грохот. Все вокруг рушится, летит в стороны, вверх.
А вот как они помогают нам, десантникам.
Когда мы высадились на крымскую землю, у нас иссякли боеприпасы. Казалось, нет выхода. Но в ту же ночь над нами закружили самолеты «У-2». Они спускались так низко, что можно было расслышать, как летчик кричал при выключении мотора: "Полундра! Братишки, куда бросать?" — "Сюда, сюда!" кричали мы в ответ, стараясь разглядеть во тьме лицо летчика".
…Хирург Трофимов поднимается со своего места за столом.
В руках у него бокал.
— За Родину! За дружбу! — провозглашает он тост.
Ночь. Степь. Ветер доносит глухой шум моря. Небо иссиня-темное над головой и бледно-голубое по краям.
Узкий рог месяца. Мерцают звезды. Слышен рев моторов. Возле взлетной дорожки стоит стол, а за столом женщина лет тридцати в шлеме и комбинезоне. Из-под шлема выглядывает белый шелковый подшлемник, похожий на косынку. Несмотря на военную форму, она похожа на одну из тех бесчисленных русских женщин, которых вы видите на производстве и в колхозах. Фамилия женщины — Амосова. Зовут Серафима Тарасовна. По званию капитан, по должности — заместитель командира полка.
Женщина при свете фонаря рассматривает карту, на которой цветным карандашом отмечены объекты бомбардировки. Рядом с картой — телефон. Женщина бросает в трубку строгие и четкие распоряжения.
Мы слышим характерные для всех летчиков выражения:
— Бомбы ко мне! Ветер взяла?
— Луч!
Женщина поднимает руку. С хлопаньем взвивается ракета и освещает взлетную площадку. Возле самолетов стоят девушки в комбинезонах и меховых шапках.
Один из самолетов отрывается от земли и исчезает в воздухе.
Вслед за ним поднимается другой, третий. Проводив взглядом последний самолет, женщина подходит ко мне.
Разговорившись с ней, я узнаю, что она дочь железнодорожника, старого члена партии. С увлечением работала в горкоме комсомола, затем поступила в аэроклуб. Она рассказывает о своих первых полетах, но думает сейчас о другом. Я вижу это по ее лицу. Она старается скрыть тревогу за судьбу подруг. Мучительно долго тянутся минуты. Но вот в глубине неба появляется желтый светлячок, и тишину ночи наполняет сочный рокот самолета.
— Это Дина Никулина! — говорит Амосова. — Богатая невеста!
Награждена орденами: Александра Невского, Красного Знамени, Отечественной войны первой степени, представлена к званию Героя!
Через несколько минут самолет мягко касается взлетной дорожки.
Дина, молодая женщина лет двадцати пяти, с овальным личи-.
ком и умным взглядом светло-голубых глаз, докладывает о полете. Она кажется немного мешковатой в своем кожаном пальто и меховых унтах. Большой планшет свисает ниже колен. Из-под меховой шапки выбиваются русые волнистые волосы.
— Ну, как тебе леталось? — спрашивает Амосова.
— Ничего. Попала в прожектора. Встретили сильным заградительным огнем, но все бомбы легли в цель.
— Как соседи?
— Действовали неплохо. Летят следом.
Я просматриваю общую тетрадь, исписанную ровным женским почерком, Амосова описала здесь давнишний подвиг Никулиной.
"Плавно дав газ, Дина отделила самолет от земли и повела на цель. Через несколько минут над целью зажглась первая светящаяся бомба. Но тут со всех сторон потянулись длинные щупальцы прожекторов. В эту ночь Дина не вернулась с вылета. Потянулись дни неизвестности. Дину считали уже погибшей. И вдруг paдостное известие: Дина и ее штурман Леля Радчикова живы, они в госпитале. Летчиц навещают боевые подруги. Вот что рассказала им Дина:
— Только отбомбились, как немцы открыли жестокий прицельный огонь. Маневрируя, я старалась вывести самолет из зоны обстрела. Самолет судорожно подбрасывает. Вдруг что-то обожгло ногу. На консоле показалось пламя. "Вот, гады, зажгли!" — мелькнула мысль. В эту минуту сзади разорвался снар. яд, и Леля доложила: "Товарищ командир, я, кажется, ранена". Я приободрила ее, успокоила: "Держись, Леля, все будет хорошо". О том, что я сама ранена, я не сказала ей.
Новая очередь пробила бензобак. Бензин течет в рану. Боль ужасная. Сжимая штурвал, говорю себе: "Спасти!.. Только бы спасти подругу и машину!"
Резко начала скользить — сорвала пламя. Бензин продолжает течь, но я не выключаю мотора. Мы еще находимся над расположением врага. При мысли, что мы можем оказаться в лапах немцев, сжимается сердце. Нет, лучше гибель. Мотор еще работает, и каждый оборот винта приближает нас к спасению. Я твердо держу курс на восток. Огонь противника остался позади. Но почему молчит Леля? Обернувшись, я увидела ее безжизненно склоненную голову.
Не теряя времени, подыскиваю площадку. По дороге движется машина с зажженными фарами. Я делаю над ней круг и приземляюсь. Бойцы взяли нас в машину, отвезли в госпиталь. От большой потери крови у Лели шоковое состояние. Шофер дал ей свою кровь. И вот она сейчас поправляется!"
"Настанет время. Кончится война. Тогда уже не надо будет проводить тревожные, бессонные ночи на аэродроме. И, может, в теплой комнате, в кругу близких людей мы возьмем в руки эту тетрадь. Я хочу, чтобы эти строки напомнили нам все самое лучшее из нашей боевой жизни. То, что сделало нас стойкими бойцами".
Так заканчивается эта тетрадь, в которой отразились боевые будни летчиков.
Мы покидаем аэродром. Машина проезжает мимо сторожевой будки. На часах стоит часовой в шинели с авиационными погонами, с винтовкой в руках. Дует норд-ост над проливом. Идет дождь.
1944
ТРИ ДОМИКА
Капитан Лазарев ведет бой. В подвал, где помещается командный пункт Лазарева, набилось много всякого военного народа.
Тут и представитель политотдела дивизии, и заместитель командира полка по строевой части, и агитатор полка, командир дивизиона самоходных орудий, артиллерийский офицер-наблюдатель, радисты, Ординарцы, связные. Тут же устроился командир соседнего батальона майор Попов, на участке которого сегодня относительное затишье.
Лазарев уже отбил четыре атаки противника и только собирался перевести дух, как зуммерит командир седьмой роты Латушкб. Лазарев прикладывает трубку аппарата к правому уху, а левое закрывает ладонью, чтобы не мешал посторонний шум.
— Опять полез, — ворчит Лазарев. — Мало ему, значит, дал!
Кажется, все зубы ему выкрошил. Ну ладно, скушает еще1 Свяжи-ка, братец, с двадцать первым, — поворачивает он голову к радисту.
Двадцать первый-это командир полка. Лазарев знает, как не любит командир полка, когда у него требуют огня. Огонь дорог.
Прежде чем его дадут, придется выслушать упреки и сомнения: нужен ли действительно огонь? Да, может быть, там без огня справятся? В самом ли деле противник контратакует? Действительно ли у него танки?