Как он дышит, так и пишет,
Не стараясь угодить.
Так природа захотела.
Почему — не наше дело,
Для чего — не нам судить.
«Тук. Тук-тук-тук. Тук-тук». Это дятел. Он сидит на высокой сосне и стучит клювом по стволу. Очень похоже на звуки старого телеграфного аппарата Морзе. Правда, дятел отстукивает только точки и передает свои сигналы медленно, на уровне начинающего радиста. Вот стук прекратился. Птица перелетела на соседнее дерево. Снова стук, но на этот раз намного тише. Так и есть: облюбованная лесным телеграфистом сосна находится на большем расстоянии от окна. Застучала пишущая машинка. Ее звуки перекликаются со стуком дятла. Он замолчал. Быть может, удивился? Но вот его сигналы стали громкими. Лесной радист перебрался под крышу нашего деревянного дома, где мы живем уже более четверти века.
Справа от пишущей машинки стопка белой бумаги. После того, как найдены нужные слова, напечатанные страницы ложатся слева от машинки. Так создается эта книга. В удивительной жизни, которую довелось прошагать мне и моим друзьям, было много такого, о чем давно пора рассказать.
Когда начинаешь новую рукопись, возникают сомнения: будет ли она полезна людям. События и факты, составляющие ее содержание, могут оказаться мало интересными «племени младому, незнакомому». Оно не пережило то, что довелось пережить нам. «Великаны духа» — так можно назвать многих людей, с которыми посчастливилось работать вместе не одно десятилетие.
Давно тянет к машинке. Уже готовы литературные заготовки. В бессонные ночи мучают отдельные фразы и абзацы. Их необходимо поскорее предать бумаге, пока они не растворились в буднях текущих дел.
Эту книгу трудно отнести к какому-либо определенному жанру. В ней будет довольно много сведений о новой науке — дочери и наследнице удивительного века, который, покидая нас, оставит куда больше вопросов, чем ответов.
Дятел перестал стучать. Машинка, наоборот, набирает темп. И вечный вопрос — получится ли? — завис над столом. Хочется верить — должно получиться.
МОЙ ГОДЫ)
«Неужели вы были в Витебске? Нет, в самом деле вы были в Витебске?»
Если б всемирно известный художник Марк Шагал обратился с подобным вопросом ко мне, я бы ответил однозначно. Да, я родился в этом городе и прожил там первые 15 лет своей жизни. Ходили даже слухи, что Шагал — наш дальний родственник. Но родные, знавшие родословную, либо были уничтожены в войну, либо умерли.
Когда в 1958 году мы побывали на моей родине — потрясли разрушения города. На месте школы, в которой я учился, занимавшей большое трехэтажное здание на берегу Западной Двины, ничего не осталось. Превратилась в бульвар улица Фрунзе, включая дом № 16, где мы жили с 1917 по 1928 год. Неведомая случайность сохранила двухэтажный кирпичный дом, в котором я родился. Этот дом и сейчас стоит на улице Димитрова, напротив входа в сад Тихантовского — так до революции называли парк, в котором находился летний театр. Память сохранила первые детские впечатления: по улице марширует полк солдат, возглавляемый духовым оркестром.
Научился читать в 6 лет. Учился читать по вывескам. Первые книги, которые прочитал самостоятельно от начала до конца, были «Хижина дяди Тома» Г. Бичер-Стоу и «Давид Копперфильд» Ч. Диккенса. Эти две книги на всю жизнь запали в душу как источники добра. Они сделали из меня убежденного интернационалиста, привили понимание важности делать добро людям.
Музыка... В комнате, где печатаются эти строки, стоит старое пианино вишневого цвета. Оно на несколько лет старше меня. На его передней крышке вырезаны вишневые грозди. Вот уже более семи десятилетий пианино следует за мной по различным городам.
Играть по нотам я так и не научился. Помешало рано проснувшееся увлечение техникой и ясное понимание того, что трудно делить небольшой досуг между музыкой и техникой. Научился подбирать мелодии из оперетт, модные вальсы и мазурки. Мама была музыкально одаренным человеком. Она знала множество русских, украинских и белорусских песен. Большинство из них попали в мой «репертуар».
Была еще одна причина, помешавшая стать музыкантом. У соседского мальчика Марка Фрадкина был абсолютный слух. Жил он с мамой еще более скромно, чем наша семья. Инструмента у них не было, и будущий композитор-песенник нередко забегал к нам поиграть на пианино. Фрадкин ухитрялся, побывав на оперетте, запоминать все партии и воспроизводить их с полным аккомпанементом левой руки. Мой слух допускал лишь исполнение основной мелодии правой руки. Тем не менее вишневое пианино помогало преодолевать трагические ситуации, которых за долгую жизнь было более чем достаточно. И сейчас, когда мне перевалило за семьдесят, этот старый безотказный друг — пианино помогает жить.