— А что ты имеешь против, Антон? — Бузина нехорошо прищурился. Сильного и стремительного, как гадюка, его побаивались в части. Хорошо владеющего ножом и руками.
— Так я это..- оторопел и заелозил Стебелев, — ну, а почему бы вам было нам, собственно, не помочь?!
— А кто ж ты Шатуну, байбак, чтобы он кинулся тебе сходу помогать? Покажись. — Я выхожу из-за деревьев. Не так давно нагнав своих и проверив сделанное, счёл интересным заглянуть на эту сходку бедняков Поволжья.
— Шатун? — один из бойцов выше среднего возраста, с прополотой сединою головой, привстаёт. — Ты на Михайловском бывал? Эльбурган?
— А так же в Дербенте, а так же Кызыл-Кала, Гюрюльдеук, Малый Эмрукай, Эльтаркач, Джегута… Здорово, Кисель!
— Твою маковку… Шатун!!! — наши руки с громким хлопком находят друг друга.
— Ты его знаешь, Кисель? Кто это? — Глыба, тяжело встав, подходит ближе.
— Глыба, мы с ним столько прошагали по молодости, да цистерну водки под гитару выпили… — м-мм… — Кисель мечтательно жмурится, не отпуская моей руки.
— Так это ты «Босс»? — Кажется, Киселю всё равно, — босс я или дворник по жизни. Мы были с ним когда-то почти друзьями.
— Вроде того.
— Эй, массы! Если он — тот самый Босс, о котором нам прожужжал тут все уши Бузина, тогда я точно пошёл. Мне тут будет совсем рядом! Товарищ Шатун, позвольте, я гармошечку захвачу? — Кисель дурашливо мечется, изображая сборы.
— Да сядь ты, Серёга, — смеюсь я. — У меня дома три баяна сохнут. Можешь порвать все. Для тебя и берёг. А пока я речь толкну. По делу.
Переглянувшись, расслабившиеся было солдаты снова присели рядами на земельку. Снова лекция? Когда ж эти лекторы закончатся?! А как же спать?
— Мужики, слушаем сюда. Сейчас вы немного перекусите, поскольку у вас ни черта с собою нет, насколько я понимаю. — В это время мои вытаскивали на поляну пару небольших мешков с холодными кукурузными лепёшками, печёным картофелем и рыбными консервами. — А пока вы будете жевать, я сдобрю вашу пищу парой разумных предложений.
— Вот это, я понимаю, начало продуктивного разговора! — Глыба, прижимающий к себе уже ухваченную долю, довольно склабился. — Прямо как в Риме, — хлеб тут тебе, и зрелище!
— Жуй, солдатик. Ты большой. Твой могучий торс нам пригодится на повалке леса и расчистке завалов, ибо бульдозера у меня в хозяйстве пока нету.
Глыба как-то неловко заплясал на месте, засмущался, не нашёлся, что ответить и, продолжая слегка растерянно улыбаться, присел по-турецки на свою «постель» и достал из вещмешка нож, примеряясь к банке.
Видимо, этим поступком он для себя всегда разрешал все непривычные вопросы.
— Все при хлебе? — Как грамотный полководец, я знаю, что именно сытый или на грани того солдат сильнее всего влюблён в своего Генералиссимуса.
Дружный рёв довольных голосов оглашает окрестности. Думаю, если нас слышала дальняя разведка Долдона, она решила, что ребята нашли в этом Богом забытом леске Священный Грааль, исторгающий Манну Небесную. Не меньше.
— Так вот, любезные вояки, прошу обратить внимание. То, что сегодня вы все едите, — результат совместных усилий трёх групп людей, которые нашли в себе силы противостоять обстоятельствам. Однако это угощение вас пока ни к чему не обязывает. Это угощение. Однако, прежде, чем оно станет для некоторых тенденцией, вам придётся пораскинуть мозгами и сказать слово. Я пришёл сюда со своей целью. И в крайнем случае обойдусь собственными силами. Но предлагаю и вам присоединиться ко мне для совместного решения массы насущных вопросов существующей современности. Мои люди, я думаю, довели до вас некоторые аспекты нашей жизни и условия сотрудничества? — Жующая толпа согласно закивала и забурчала. — А посему мне остаётся от себя только добавить главное. Мне для реализации своих планов, и вообще для дальнейшей жизни Семьи, нужны далеко не все из вас. — При этих словах солдаты ошеломлённо и почти огорчённо притихли и даже перестали жевать. Было интересно наблюдать за их разочарованно вытянутыми физиономиями. Я продолжал ровно, словно зачитывал инструкцию к лекарству:
— Однако я считаю возможным расширить сегодня свои границы настолько, чтобы они вместили многих. Тех, кто на это готов. Остальных прошу уйти, как только сочтут нужным. Остающиеся посыпают голову пеплом в знак покорности и приносят своего рода присягу. Буду ещё конкретнее: тот, кто желает самостоятельно сдохнуть в этих горах, тот пусть и здесь и подохнет. От голода и прочих неприятностей нынешнего уютного мира. Широкого тендера не будет. То есть тот, кому нужно по своим делам, пусть топают сразу. Ибо мне не нужны те, кто придёт на время перекантоваться за мой забор. Они тоже получат в дорогу немного пищи и совет: встречая меня и моих, приподнимите, как знак, повыше головной убор. И уйдёте живыми.
— Ого… Вот это сказано уже серьёзно! Не то, что пацаны тут разводили Птичкину лирику! — Глыба выглядел задумчиво.
— Я сказал всё. Приятного всем аппетита.
Закончивший уничтожать еду Глыба, вытирая рукавом рот, внезапно решительно поднялся и перехватил свою бандуру:
— Босс, а Вы мужик! Стопудово, я решил! Я с Вами. Ну его всё на хрен, — и эту войну, и Долдона, и армию. И этот метеорит драный! Мне сорок три почти, а я, окромя полевой палатки, сухого пайка да грязи, ни черта не видел. Кто там ещё со мною, братаны?
…К тому времени, когда лагерь, вдоволь нагорланившись, провёл перекличку, оттащил до утра за камни умерших, определил на попечение моих ещё подтянувшихся людей своих раненых, произвёл ревизию боеприпасов и намерений, минуло далеко за полночь.
Итогом сей бурной деятельности изнемогающих от усталости людей стал тот, что из наличествующего состава в сто шестьдесят восемь человек, из которых шестнадцать оставались подававшими надежды на благополучный исход ранеными, отколовшимися стали двадцать восемь человек. Здоровых и совсем молодых. Из последнего призыва. Которые, извинившись перед остальными, заявили о своём желании двинуться в сторону их родины, — кто куда-то к Уралу, кто к Сибири.
По крайней мере, именно эти ребята уходили честно. И с высоко поднятой головою. Не оставив своих в бою, они выполнили свой мужской долг до конца. И просто шли домой. Имели на то полное право. И я тоже, — честно и не жадничая, — выделил им несколько больший запас продуктов. А так же тихо посоветовал, каких троп им лучше при этом держаться.
Лишь только Бузина был мрачен. Он досадовал и переживал за уменьшение отряда на каждого бойца, словно «зелёные» за популяцию амурских тигров. А посему он, подойдя к собиравшимся в дорогу бойцам, сказал одному из них грустно и не слишком громко, но так, чтобы все слышали:
— Лоб, мне жаль. Но вам уже никогда не придётся снова быть чистыми…
Высокий ушастый парень с длинными руками при этих словах вздрогнул и напрягся, однако потом совладал с собой и поднял на Бузину глаза:
— Бузя, прости. У меня там остались больная мать и сёстры. Хозяйство было. Мужик, я им просто нужен… Я больше пригожусь там, чем здесь, убивая своих братков.
Я был ошеломлён их верой в то, что им всё ещё есть куда идти. Но не подал и виду. И не стал говорить парням, ЧТО я думал об их перспективе увидеть Свердловск и Магнитогорск, Нижний Тагил и Пермь, Курган и Оренбург, Новосибирск и Иркутск… Разве что покрытыми снегами метров на восемь поверх толстой ледяной корки, сковавшей воду. Там сейчас морозы уже под пятьдесят стоят. Какие уж там «мамки-хозяйства»…
…Бузина коротко кивнул и, хлопнув Лба по плечу, грустно отошёл.
— Не поминайте нас лихом, братья! — оборачиваясь на ходу, они дружно махали нам, пока перестали быть видимыми в отсветах костров.
Я стал обладателем слегка потрёпанной, маленькой, но армии. Завтра дежурному придётся готовить не шикарный завтрак да чай ещё на сто двадцать четыре глотки. Продукты на подобный случай были приготовлены загодя. Переживём и этот удар по моей кладовой.