— Эйджер! — повторил я.
Она засмеялась и захлопала в ладоши.
Итак, мы знали теперь имена друг друга, и это был несомненный успех. Мне нравилось ее имя — Эйджер! А ей, по-видимому, нравилось мое: она все время повторяла его.
Так мы достигли скал за небольшой рекой, которая впадала в залив огромного внутреннего озера. Скалы были старые и выветренные, а в одной из них под нависающими камнями была расщелина в несколько футов глубиной, в которой мы могли найти убежище на ночь. Все пространство вокруг покрывали камни разной величины, так что я мог построить заграждение у входа в пещеру. Я так и поступил, приготовив место для себя и для Эйджер, и постарался объяснить ей, что мы проведем ночь здесь.
Когда она поняла меня, то ответила каспакианским эквивалентом подтвердительного кивка, затем, дотронувшись до ружья, предложила мне идти за ней к реке.
На берегу она остановилась, сняла свой пояс с ножнами, положив его на землю возле себя, затем отстегнула нижний конец своей одежды от металлического обруча, к которому она была прикреплена. Одежда соскользнула с ее левого плеча и легла у ног, что было так естественно, просто и быстро, что я почувствовал себя задыхающимся, как рыба без воды. Повернувшись, она улыбнулась мне и бросилась в реку. Она плескалась в воде, а я стоял и глядел на нее. Минут через пять-десять она подплыла к берегу, и тогда выяснилось, что ее блестящая кожа гладка, бела и прекрасна. Не позаботившись вытереться, она просто не обратила внимания на то, что я счел бы необходимым, и через мгновение вновь облачилась в свой простой, но эффектный костюм.
До темноты оставалось около часу, я проголодался и прошел четверть мили назад по направлению к лугу, где мы видели антилоп и небольших лошадей. Здесь я подстрелил молодого самца оленя. Звук моего выстрела нарушил спокойствие всего стада, бросившегося бежать по направлению к лесу. Там оно было встречено хором ужасного рева-рычания, это хищники воспользовались паникой животных и начали преследовать их.
Своим охотничьим ножом я отрезал четвертую часть животного, затем мы вернулись в лагерь. Здесь я собрал побольше хвороста и веток, упавших с деревьев. Но прежде чем зажечь огонь, я закончил строительство заграждения, которое должно было защитить нас от ночных ужасов.
Я никогда не забуду выражения лица Эйджер, когда она увидела зажженную спичку. Это было выражение, как будто ей показали воскресение из мертвых или другое какое-то чудо. Было ясно, что Эйджер не знакома с современным способом добывания огня. Она дивилась моему ружью, пистолету, но эти крошечные палочки, которые, благодаря магическому трению, принесли в лагерь огонь, казались ей величайшим чудом.
Пока мясо жарилось на огне, Эйджер и я вновь задумали поговорить. Но разговор, сопровождаемый жестами и непонятными звуками, проходил не очень успешно. Затем Эйджер принялась за свой прежний замысел — научить меня своему языку. Она начала, как я понял позже, с простейших форм речи, известных в Каспаке и употребляемых даже людьми Хо-лу. Я нашел язык не слишком трудным, тем более что моя учительница действовала весьма успешно, хотя моим языком не владела, чем продемонстрировала, что ее умственный уровень весьма высок.
После еды я добавил хворосту в костер, так как считал, что огонь перед нашей баррикадой является лучшей защитой от хищников. Затем мы с Эйджер сели у костра и продолжили урок, в то время как снаружи доносились звуки каспакианской ночи — стоны, кашель и рев тигров, пантер и львов, лай и унылый вой волков, шакалов, писк и пронзительные крики пойманных жертв и шипение огромных ящеров; только человеческих голосов не было слышно.
Хотя звуки ужасного хора, доносившиеся с разных сторон, раздавались то издали, то совсем рядом, временами достигая такой силы, что вздрагивала земля, я был так поглощен уроком и учительницей, что оставался глух к тому, что в другое время наполнило бы меня трепетом. Лицо и голос прекрасной девушки, которая нетерпеливо наклонялась ко мне, стараясь объяснить значение какого-нибудь слова или исправить мое произношение, полностью поглотили мое внимание. Ее оживленное лицо сияло, глаза блестели, движения ее жестикулирующих рук были грациозны. Боюсь, что я больше любовался красотой этой прекрасной дикарки, чем усваивал знания; и тем не менее я много усвоил за этот вечер, несмотря на то, что часть мною изучаемого совершенно неизвестна в новых языках.