оглядываясь, засуетилась быстрее, и Василю от этого молчаливого знака
материнского внимания и уважения к нему стало веселей. Он, однако, не
показал, что заметил это, - чему тут удивляться, он ведь уже не мальчишка,
а хозяин, - бросил ей деловито:
- Собирайся... Чернушки уже едут...
Он вошел в кладовку, снял отбитую дедом косу, попробовал, как учил
Чернушка, ногтем острие - хотя это делал вчера несколько раз, - вытянул
из-под полатей лапти и стал обуваться Володька, младший белобрысый
братишка, спавший на полатях, вдруг зашевелился, раскрыл глаза, взглянул
на Василя и мигом вскочил.
- Вась, а Вась, - и я?
Василь ответил:
- Лежи ты, нуда! Чего вскочил ни свет ни заря!
- Вась, возьми меня... с собой!..
- Нужен ты мне!
- Ну, возьми-и!
Напрасно Володька ждал ответа, смотрел на Василя глазами которые
просили и умоляли: никак не хотел поверить в черствость брата. Василь
молчал. Он был непреклонно тверд Обувшись, Василь озабоченно зашагал в
хату, попрежнему будто не замечая брата; тот, как привязанный, поплелся
вслед.
Когда мать подала на стол оладьи и - даже! - сковородку с салом,
Володька почти не обратил на это внимания, по-прежнему ждал.
- Ну, Вась?
- Дай поесть человеку, - сказал дед, который, сгорбившись, сидел за
столом, ничего не беря в рот. - И сам ешь.
- Гляди-ка, - подошла к Володьке мать.
Она положила перед сынишкой оладью и кусочек желтого сала, взглянув на
которое мальчик не удержался и на время отстал от брата. Мать положила ему
еще кисочек, промолвила несколько ласковых слов, и сердце малыша почти
совсем успокоилось от такого внимания. Но вскоре ему пришлось
почувствовать, что материнская ласка была всего лишь хитростью, потому
что, едва только Володька поел, мать мягко сказала:
- Ты, сыночек, останешься с дедом, хату постережешь.
Да смотри хорошенько - все добро тут на ваших руках!..
Не дай бог что-нибудь случится - голые останемся!
- Я на болото хочу! - заявил упрямо малыш.
Вытирая оладьей сковородку, Василь жестко бросил:
- Мало ли что ты хочешь!
С какой завистью и беспокойством следил Володька за тем, как возле
хлева старший брат запрягал рыжего Гуза, грозно покрикивая на него, как
дед укладывал косу, как мать привязывала торбу с харчами, прикрывала
травой, лежавшей на возу, дубовый бочоночек с водой. Мальчик смотрел то щ
мать, то на деда, то на брата, насупив шелковистые, выцветшие на солнце
бровки, - он никак не мог поверить в человеческую бессердечность, с тайной
надеждой ждал желанной перемены.
Василь дернул вожжи, и телега медленно выкатилась со двора на улицу.
Тут Василь оглянулся, - по всей деревне, почти возле каждой хаты, стояли
подводы, косари, женщины и дети. Улица была на редкость людной, она вся
жила доброй озабоченностью.
Мать зачем-то еще раз забежала в хату, потом сказала деду, чтобы он не
выбивался из сил, пошел и лег, стала наказывать Володьке, что ему можно и
чего нельзя делать: чтобы оставался дома, слушался деда, чтобы не играл с
огнем, - и Володька почувствовал, что последние его надежды рушатся.
- Не хочу! - ответил он решительно.
- А вот этого - хочешь? - погрозил ему кнутом брат.
Володька только сильнее насупил брови. Мать все еще не теряла надежды
договориться по-хорошему.
- Я тебе кулеш в чугунке оставила в печи. Вкусный, с молоком... А в
припечке яичко возьми!.. Можешь взять!
- Поезжайте! - сказал дед. - Уговаривают, ей-бо, как писаря
волостного!..
Мать подобрала домотканую юбку и привычно села на телегу, свесив с
грядки потрескавшиеся босые ноги.
- Так хорошенько смотри! Вечером я приеду!
Володька, кажется, ничего не хотел слушать - ни добрых слов матери, ни
строгих дедовых, ни грозившего кнутом брата. Как только телега тронулась,
он, набычившись и поддерживая рукой сгтадавшие штанишки, молчаливо подался
вслед.
- Вернись, неслух! - услышал он приказ деда, но и не подумал
остановиться.
Володька знал, что дед не любил непослушания и что мать тоже не дай бог
ввести в гнев, но ему так хотелось поехать на болото, что и страх не
удерживал - лишь в целях предосторожности он держался подальше от воза.
Когда телега остановилась и брат сделал вид, что собирается соскочить с
нее, малыш сразу же остановился, готовый ко всему. Василь пригрозил ему:
- Только пойди за нами!
Телега останавливалась еще раза три, и каждый раз то мать, то брат
приказывали возвратиться, не на шутку обещали отстегать его, и, может,
Володька поборол бы в себе огромное свое желание, если бы не увидел, что
на другой подводе, выехавшей из села, сидит вместе с отцом его самый
близкий приятель, сообщник по всем проказам, Хведька. Это придало Володьке
храбрости, и он смелее побежал за телегой.
- А-а, - со слезами закричал он, - возьмите!
Мать слезла с подводы.
- Вернись! Иди домой, слышишь?
- Не пойду!
- Не пойдешь?
Через несколько минут он лежал на мягкой пашне, в картофельной ботве,
недалеко от дороги, а рассерженная мать крепко и звонко шлепала его по
голым покрасневшим половинкам.
- Вернешься? .. Вернешься? .. Вернешься? ..
Володька, упираясь лбом в рыхлую землю, выл и ревел от боли, от обиды и
злости, но не отвечал.
Мать ушла от него, так и не дождавшись ни единого слова.
Сидя на картофельном поле, он сквозь слезы зверовато следил за тем, как
она шла к телеге, как села и поехала, грозно взглянув на него. "Чтоб ты...
чтоб тебе..." - кипела в нем неистовая злость.
Мимо малыша по дороге шли и ехали мужики, и почти каждый подшучивал над
его бедой: "Что, всыпали?" Это разжигало обиду мальчика. Невеселый,
одинокий и, как мало кто в мире, несчастный, поплелся он домой, поплелся
через картофельное поле, через огороды, только бы никого не встречать,
никого не видеть!..
Телега, на которой сидели Василь с матерью, уже въезжала в лес. После
полевого простора тут от густоты молчаливых, словно притаившихся, хмурых
елей было темновато и сыро, хотя лесок рос на песчанике. Утреннее солнце,
окрасившее ельник вверху, еще не могло пробиться книзу, к земле, и на
редкой траве тускло блестела, роса, а на песке виднелись влажные
темноватые пятна. Несмотря-на росу и сырость, чувствовалось приближение
дневной духоты.
- Душно будет, - сказала мать.
Вскоре они догнали Чернушков. Можно было бы ехать за ними, из уважения
к дядьке Тимоху, как старшему, и при других обстоятельствах Василь так и
поступил бы, но рядом с дядькой сидела задира Ганна, его дочь, ровесница
Василя.
Эта задира в последнее время просто житья не давала Василю. При каждой
встрече - где бы ни попадался ей - смеялась и даже издевалась над ним.
Только позавчера на виду у всех высмеяла его: "Василь, почему это у тебя
глаза неодинаковые - один, как вода, светлый, а другой - как желудь? И
волосы вон - сзади почти черные, а спереди коричневые! Как у телка
рябого". Стояла и хохотала при всех!
Если бы неправду говорила, еще бы ничего, а то ведь все правда - разные
глаза, как на грех, и волосы от солнца спереди выгорели! Все не по-людски
как-то!..
Мог ли после всего этого Василь послушно тянуться за Чернушками? Не
успела мать сказать дядьке Тимоху, что, видно, будет духота, как Василь,
натянув вожжи и цепляя колесами за низкие ветви придорожного кустарника,
быстро обогнал Чернушков, оставил их позади. Он нарочно не взглянул на