Казалось, с первого момента, с первой секунды, когда Кэнири увидел, что находится на оторвавшейся льдине, он должен был понять всю серьезность своего положения. Однако, чем больше он думал, тем яснее становилось ему, что надежд на спасение мало, ничтожно мало. Он вспоминал детей — и сразу появлялась мысль: «Наверно, я никогда больше не увижу их». И к догадкам о том, что ждет его, прибавилась вдруг ясная мысль о смерти. Если в первые секунды он испытал животный ужас, то теперь его томила тоска, холод проникал в самое сердце.
Медленно поднялся Кэнири и побрел к своему охотничьему мешку. Нужно двигаться медленно, осторожно, нужно беречь этот кусок льда, от которого зависит жизнь. Кэнири сел на мешок и снова задумался. Солнце было уже совсем низко.
Он думал о доме, о семье. Жена, наверно, уже беспокоится… А может быть, и не беспокоится — сколько раз случалось, что Кэнири возвращался домой гораздо позже У нее и так много хлопот: четверо ребят — две пары двойняшек. Старшим по четыре года, младшим — по два.
В бригаде тоже привыкли к его отсутствию. Может, бригадир заходил к нему домой, узнал, что Кэнири еще рано утром ушел куда-то с ружьем. Выругался, наверно, бригадир, махнул рукой и пошел дальше по своим делам.
Ведь никто не знает, куда направился Кэнири Нет, его еще не ищут, никто даже не тревожится о нем. Поиски могут начать с завтрашнего утра, не раньше. Когда узнают, что он и ночью не возвращался домой.
Солнце коснулось горизонта. На поверхность моря легла чуть колеблющаяся золотая дорожка — от льдины до того места, где огненный диск прикоснулся к воде. Вот нижняя часть диска уже скрылась за горизонтом. Вот и весь он скрылся — будто утонул. Погасла золотая дорожка, стало темнее. Но Кэнири знает, что не пройдет и получаса, как солнце снова полезет вверх, снова начнет растапливать льды. Оно выплывет вон там, чуть правей того места, где опустилось.
Не такой Кэнири человек, чтобы тосковать много часов подряд. Даже если ничто не изменилось к лучшему, если нет никаких причин чувствовать себя веселее, чем вчера, — все равно. Просто не умеет он долго предаваться унынию. Даже самые печальные, самые безнадежные обстоятельства могут выработать в его душе только незначительное количество печали, которого хватает лишь на короткое время. Обстоятельства остались прежние, а печали уже нет, вся вышла.
Утро выдалось довольно пасмурное, и Кэнири сумел найти в этом некоторое утешение: льдине такая погода, конечно, менее опасна, чем солнечная.
Течение постепенно уносило его к северу, все дальше в Чукотское море. Но если как следует присмотреться, берег еще можно было разглядеть. Узенькую светлую полоску, почти сливающуюся с облаками. Ничего, для тех, кто будет искать Кэнири, такое расстояние — ерунда. Они ведь выедут на моторном вельботе, у них будет с собой бинокль.
Прежде всего Кэнири обошел всю твердь, еще остававшуюся в его распоряжении. Придирчиво осмотрел каждую трещинку. Больших трещин он не нашел, только несколько маленьких, у самых краев. За ночь откололся лишь один кусочек величиной с нерпу. Он плыл теперь метрах в тридцати.
Льдина была порядочная, на ней вполне уместилась бы целая яранга, Почти ровной шеренгой торчало на льдине несколько торосов, одни — в рост человека, другие немного повыше. Между двумя средними торосами стояла лужипа пресной воды, образовавшаяся из растаявшего снега. По морю, на большом расстоянии друг от друга плавало много таких торосистых льдин, оторванных от берегового припая.
На всякий случай Кэнири перенес на середину льдины все свое имущество. Ружье, две нерпы, кожаный мешок, охотничий посох, закидушку для вылавливания убитых нерп из воды.
Потом разделал обеих нерп, выпотрошил их и положил под один из торосов. Позавтракал нерпичьей печенкой. Пришлось, правда, съесть сырую, но это не испортило настроения Кэнири. Зубы у него крепкие, такими зубами можно лахтачий ремень разжевать — не то что сырое мясо. А что касается вкуса… непривычно малость, но Кэнири успел так проголодаться, что ему теперь и не то показалась бы вкусным.
Он закусил холодным, солоноватым нерпичьим глазом, запил водой из пресной лужицы. Собрал весь еще не растаявший снег и с южной стороны лужицы сложил из него стенку. Теперь, если даже прояснится, вода окажется в тени, не будет испаряться. А главное — весь снег, растапливаемый солнечными лучами, не будет зря стекать в море, а потечет в лужицу, пополняя запасы пресной воды. Очень довольный своей выдумкой Кэнири отовсюду по пригоршне собирал слежавшийся желтовато-серый снег, пока стенка не дошла ему до пояса.
Чем теперь заняться? Кэнири сел на мешок и стал чистить ружье. Может быть, вчера, когда он впервые обнаружил беду, нужно было дать несколько выстрелов? Нет, никто, конечно, не обратил бы на них внимания. Мало ли кто из охотников стреляет в окрестностях поселка. Когда он по нерпам стрелял, это ведь никого не встревожило. И вообще— стоит ли расстраиваться из-за того, чего не сделал вчера? Ведь этого уже не воротишь Кэнири даже стало смешно, когда он вспомнил, как ревел и топал ногами. Хорошо, что никто этого не видел.
Какая в конце концов разница — вчера бы его начали искать, или сегодня? Ну, проплавает на несколько часов больше — только и всего. Мясо есть, пресная вода есть, льдина еще недельку, наверно, продержится. По крайней мере будет о чем порассказать, когда вернется в поселок.
Теперь-то уж поиски, конечно, начаты, значит особенно волноваться не о чем… А вдруг — не начаты? А что, если его совсем не станут искать? Прежде всего, жена, конечно, побежит к Вамче, к председателю колхоза. А вдруг Вамче не захочет посылать людей на поиски? «Что? — спросит. — Пропал твой Кэнири? В море, думаешь, унесло? Ну что ж, туда ему и дорога. И тебе без него легче будет и нам. Какой толк от этого бездельника? Не буду я из-за него хороших людей отрывать от работы, на риск посылать. Да и вельботом рисковать не стану. В море еще льдов много, затрет льдами вельбот — что я тогда делать буду? Нет, мне сейчас люди здесь нужны, в колхозе».
А если старый Мэмыль, член правления, будет в это время у Вамче, так он еще и от себя прибавит: «Я, — скажет, — никогда от этого Кэнири добра не ждал. Никудышный он человек. Хвастун, лодырь. Мало мы с ним возились? И ругали, и уговаривали, и из бригады в бригаду переводили. Казалось, — опомнился, одумался, начал работать. Смотришь — опять лодыря гоняет. Сам он виноват, что попал в беду. Пусть теперь сам и выпутывается, если сумеет».
Кэнири усмехается, протирая ружье: никогда, конечно, ничего подобного не скажет ни Вамче, ни Мэмыль. Вамче, наверно, сам поехал на поиски. Да и Мэмыль охотно поехал бы, только скорее всего не взяли старика. Нет, в том, что поиски уже начаты, сомневаться не приходится.
И все-таки Кэнири ощущает неловкость от слов, которые сам только что приписал своим односельчанам. Пожалуй, слова эти не очень далеки от истины, его действительно не раз ругали за лень, за хвастовство, за нежелание работать по-настоящему, с душой. Да, пожалуй, эти упреки справедливы.
Что он, собственно, представляет собой, какая от него польза колхозу? Он отлично стреляет, но чтобы быть хорошим охотником этого еще мало. Нужны еще выносливость, упорство. Во время стрельбы по мишеням он не отстает ни от Ринтувги, ни от Унпэнэра. Разве что — на несколько очков. А ведь это — знатные охотники, их добыча всегда в десятки раз больше, чем у Кэнири. Их портреты всегда на Доске почета висят. Видно, есть у них что-то такое, чего емѵ не хватает.
У Кэнири ловкие руки. Однажды в подарок отцу своей жены он смастерил такую ладную нарту, что весь поселок любовался. А когда Вамче поручил ему сделать такую же нарту для оленеводческой бригады, Кэнири взялся было, но никак не мог довести дело до конца. Так до сих пор и не сделал.