При слове «самогонка» Кузьма икнул и застыл с раскрытым от крайнего изумления ртом. Близко поставленные и глубоко сидящие глаза его, казалось, сольются сейчас в один большой глаз — так округлились они и выпучились, сверкая то ли слезой, то ли каким-то внутренним огнем.
А магнитофон продолжал вещать о традициях украинского села и о необходимости «гнать самогонку».
— А… а… я тебе сейчас о чем толковал?! — вдруг заорал Кузьма на Степана Прокоповича. Его лицо выражало неуемный, почти детский восторг, радостное удивление и растерянность. — Нет, нет! Ты послушай! Послушай, что говорит радио!
Степан снисходительно посмеивался и кидал предупреждающие взгляды на Галю, которая зажала ладонями рот и захлебывалась от хохота.
— Есть же разумные люди! — продолжал бурно восторгаться Кузьма. Тоже понимают, не то что ты, Степан Прокопович!
Степан не успел опомниться, как Кузьма выхватил из-под стола бутыль, ловким движением руки раскупорил ее, налил полные рюмки, а затем торжественно, с чувством своей правоты, водрузил оплетенку на середину стола.
— Пей! Само радио советует!
Степан, облокотившись на стол и закрыв ладонями глаза, беззвучно смеялся, а в комнате не утихала громкая, с металлическим звоном проповедь о том, что на казенную водку мужик грошей не напасется, а посему нужен закон о самогонке.
Кузьма торжествовал:
— Во-во!.. Понимают! Святую правду кроют! Эх-ма, есть правда на белом свете!
А затем стал уговаривать Степана, глядя на него с чувством собственного превосходства:
— Ну, пей же! Пей! Ничего с твоим сердцем не сделается, ежели хлебнешь стаканчик самогонки и скажешь об ее крепости свое партийное слово.
Магнитофон уже жаловался на милицию и на сельсовет, которые стоят поперек дороги самогонщикам.
— Какой большой свет, а везде одинаково делается, — продолжал удивляться Кузьма. — Я только, только сейчас рассказывал о таком же! Во! Слышишь, Степан Прокопович, и у нас в Кохановке так было! Ей-бо, не брешу!
Лунатик залпом выпил рюмку самогонки, затем, потирая от великого счастья руки, стал цепким взглядом высматривать на столе, чем бы ему закусить, как магнитофон начал называть знакомые фамилии и неблагозвучные уличные клички кохановчан, пострадавших от наезда милиции… Кузьма подскочил со стула как ужаленный. В глазах его затрепетал ужас, а по лицу стала разливаться бледность. Он трижды перекрестился, попытался что-то сказать, беззвучно шевеля губами и судорожно глотая воздух. А потом, так ничего и не сказав, опрокинул стул и метнулся к дверям. Тут его и настиг Степан Прокопович, крикнув Гале, которая, упав грудью на подоконник, визжала от смеха, как поросенок: «Выключи!».
Когда магнитофон умолк, Степан Прокопович усадил Кузьму на место и начал его успокаивать:
— Не радио это! Магнитофон — машина такая. Вы говорили, а Галя записала ваш голос.
— Не… Не бреши… — слабым и просящим голосом ответил Лунатик. Ничего она не записывала… Она на кухне хозяйничала.
— Машина сама записывала.
Встревоженный бледностью лица Кузьмы и сумасшедшинкой в его глазах, Степан Прокопович долго и обстоятельно разъяснял, что такое магнитофон; ссылался на патефонные пластинки, на старые граммофоны.
Старик, притихнув, некоторое время размышлял над словами Степана, а затем немощно сказал:
— Нет, без чертячей силы тут не обошлось.
Степан опять стал убеждать его.
Наконец Кузьма будто успокоился и даже обрадованно засмеялся.
— А я сейчас проверю! — оживляясь, сказал он. — Так, говоришь, нечистая сила тут ни при чем? Вот я сейчас прочитаю молитву, а твоя машина пусть попробует запишет ее. Вот хай попробует, а я потом послушаю.
Степану Прокоповичу ничего не оставалось, как согласиться на условие своего гостя, уверовавшего в то, что уличит Степана в сношениях с нечистой силой.
…К удивлению соседей и прохожих, из раскрытого окна дома секретаря парткома Степана Григоренко вдруг разнеслось хмельное молитвенное песнопение:
43
Через некоторое время на обочине улицы возле подворья Степана затормозил, мигнув красными огнями, «газик». Из машины вышли Павел Ярчук и инструктор обкома Арсентий Хворостянко. Видя, что окна в доме секретаря парткома ярко освещены, они уверенно зашли в калитку, но вдруг точно споткнулись о невидимый порог. Оба явственно услышали… церковную молитву (!). Дребезжащий старческий голос, старательно и самозабвенно выводил хвалу Иисусу Христу! Впечатлительному Арсентию Хворостянко даже почудился сладостный дым ладана.