«Я видел усадьбу, сложенную из прямоугольных глыб, стену, окружающую лес, башни, возведенные с обеих сторон виллы как защитные укрепления, водохранилище, выкопанное под всеми постройками и посадками, так что запаса хватило бы хоть на целое войско. Видел и баньку, тесную и темную, по обыкновению древних: ведь нашим предкам казалось, что нет тепла без темноты.
Большим удовольствием было для меня созерцать нравы Сципиона и наши нравы. (…) Кто бы теперь вытерпел такое мытье? Любой сочтет себя убогим бедняком, если стены вокруг него не блистают большими драгоценными кругами (вероятно, круги из наборных плит разноцветного мрамора. — Прим. пер.), если александрийский мрамор не оттеняет нумидийские наборные плиты, если их не покрывает сплошь тщательно положенный и пестрый, как роспись, воск, если кровля не из стекла, если фасийский камень, прежде бывший редким украшением в каком-нибудь храме, не обрамляет бассейнов, в которые мы погружаем похудевшее от обильного пота тело, и если вода льется не из серебряных кранов. Но до сих пор я говорил о банях для плебеев, — а что если я возьму купальни для вольноотпущенников? Сколько там изваяний, сколько колонн, ничего не поддерживающих и поставленных для украшения, чтобы дороже стоило! Сколько ступеней, по которым с шумом сбегает вода! Мы до того дошли в расточительстве, что не желаем ступать иначе как по самоцветам.
В здешней Сципионовой бане окна крохотные, высеченные в камне — скорее щели, чем окошки… А теперь называют тараканьей дырой ту баню, которая устроена не так, чтобы солнце целый день проникало в широченные окна, не так, чтобы в ней можно было мыться и загорать одновременно и чтобы из ванны открывался вид на поля и море. И вот те бани, на посвященье которых сбегалась восхищенная толпа, переходят в число устаревших, едва только роскошь, желая самое себя перещеголять, придумает что-нибудь новое. А прежде бань было мало, и ничем их не украшали: да и зачем было украшать грошовое заведение, придуманное для пользы, а не для удовольствия? В них не подливали все время воду, не бежали свежие струи, как будто из горячего источника; и не так было важно, прозрачна ли вода, в которой смывали с себя грязь. Но, правые боги, как приятно войти в эти темные бани, под простою крышей!..
А ведь кое-кто сейчас назвал бы Сципиона деревенщиной за то, что его парильня не освещалась солнцем через зеркальные окна и что он не пекся на ярком свету и не ждал, пока сварится заживо в бане. Вот несчастный человек! Да он жить не умеет! Моется непроцеженной водой, чаще всего мутной и, в сильные дожди, чуть ли не илистой! И было для него нисколько не важно, чем мыться: ведь он приходил смывать пот, а не притиранья.
Что, по-твоему, сказали бы теперь? — „Я не завидую Сципиону: он и вправду жил в ссылке, если так мылся“. — А если бы ты узнал, что он и мылся-то не каждый день! Ведь те, кто сохранил преданье о старинных нравах Города, говорят, что руки и ноги, которые пачкаются в работе, мыли ежедневно, а все тело — раз в восемь дней. — Тут кто-нибудь скажет: „Ясное дело, как они были грязны! Чем от них пахло, по-твоему?“ — Солдатской службой, трудом, мужем! Когда придумали чистые бани, люди стали грязнее. Когда Гораций Флакк намерен описать человека гнусного и всем известного своей изнеженностью, что он говорит?
„Пахнет духами Букилл…“А покажи Букилла теперь: да он покажется вонючим, как козел… Теперь мало душиться — надо делать это по два-три раза на день, чтобы аромат не улетучился. Удивительно ли, что такие люди похваляются им, словно своим собственным запахом?» (Сенека. Нравственные письма к Луцилию, LXXXVI, 1 —13).
Внутри терм, в комнатах отдыха можно было обрести тишину и покой, даже сосредоточиться. Снаружи же, где находились спортивные площадки и повсюду вертелись мелкие торговцы, расхваливая свой товар, стоял вечный шум, то и дело раздавались громкие крики, и нужно было иметь немалую силу духа и самодисциплину, чтобы и там пытаться продолжать творческую работу. Оказавшись как-то раз в курортной местности в городе Байи, куда съезжались для лечения многие богатые римляне, Сенека описывает в одном из писем свои впечатления от тамошних бань и царившей там обстановки:
«Пусть я погибну, если погруженному в ученые занятия на самом деле так уж необходима тишина! Сейчас вокруг меня со всех сторон — многоголосый крик: ведь я живу над самой баней. Вот и вообрази себе все разнообразие звуков, из-за которых можно возненавидеть собственные уши. Когда силачи упражняются, выбрасывая вверх отягощенные свинцом руки, когда они трудятся или делают вид, что трудятся, я слышу их стоны; когда они задержат дыхание, выдохи их пронзительны, как свист. Попадется бездельник, довольный самым простым умащением, — я слышу удары ладоней по спине… А если появятся игроки в мяч и начнут считать броски, — тут уж все кончено. Прибавь к этому и перебранку, и ловлю вора, и тех, кому нравится звук собственного голоса в бане. Прибавь и тех, кто с оглушительным плеском плюхается в бассейн. (…) К тому же есть еще и пирожники, и колбасники, и торговцы сластями и всякими кушаньями, каждый на свой лад выкликающие товар.