Я попросил Языковича дать нам провожатого. Глусск был занят врагом, и на Любань надо пробираться самыми глухими дорогами. Языкович рекомендовал в проводники заведующего столовой райпотребсоюза, уроженца тех мест, куда мы ехали. Провожатый не только подробно обрисовал нам обстановку, но еще и накормил всех горячим обедом. Войтик так остался доволен обедом, что готов был целые сутки возить провожатого.
До деревни Заболотье Октябрьского района нас «сопровождал» фашистский истребитель. Он как насел на нас в начале дороги, так и не давал покоя до самой деревни.
V
Уже вечерело, когда мы въезжали в Заболотье. Деревня большая — центр сельсовета, не видно конца ровной широкой улице. Возле заборов густо кустился бурьян. Сразу видно, что теперь ничто не мешает расти на улице горчаку и всякому пустозелью: люди не ездят, скотина не ходит. Печальным запустением веяло от улицы, и это было так необычно! Бывало, заедешь в белорусскую деревню в эту пору — и сердце радуется! Конец летнего трудового дня всегда сопровождался веселыми песнями девчат, говором и шутками идущих с работы колхозников, грохотом машин, ржанием лошадей. И это в одну минуту вводило тебя в живой, светлый родной мир, кажется, и прижился бы здесь и считал бы великим счастьем завтра чуть свет выйти вместе с колхозниками в поле.
А сейчас тихо и безлюдно на деревенской улице. Даже легкая пыль не поднималась из-под колес машины. Горько пахло примятым колесами горчаком, будто ехали мы по давно высохшему и заброшенному лужку.
Прошло несколько минут, и вот на улице показался мальчик лет десяти. Он долго раздумывал, прежде чем подойти к машинам, но любопытство взяло верх.
— Подойди, сынок, не бойся, — сказала Степанова.
И мальчик, видно, сразу почувствовал материнскую ласку в ее голосе. В его живых голубых глазах засветилась слабая улыбка, и он смело подошел к нам.
— Как же тебя зовут, браток? — спросил Бондарь.
— Ляксей, — потянув носом, ответил мальчик.
— А, тезка, — засмеялся Алексей Георгиевич. — Будем знакомы, меня тоже зовут Алексеем. А сколько тебе лет?
— На троицу пошел одиннадцатый, — спокойно, доверчивым голосом ответил мальчик.
— В школу ходишь?
— Ходил, а теперь говорят, будто нашу школу закроют, потому что везде фашисты.
Мы вышли из машин и сели на скамейку у забора.
— А скажи, Алексей, — продолжал я разговор, — у вас фашисты были уже или нет?
— Вчера были, — ответил мальчик. — На мотоциклах приезжали. Крутились по улице часа два, кур ловили, искали чего-то. Один как шлепнется с чердака, голову до крови разбил. Забрали кур и куда-то уехали.
— А отец твой дома?
— Нет, нету, пошел в Красную Армию.
— Кто же у вас дома?
— Дед, я да мать.
— Сходи-ка, позови своего деда, скажи, что из Мозыря дяденьки приехали, хотят с ним поговорить.
— А что, в Мозыре тоже фашисты?
— Нет, там наши части.
— А кто вы такие? Дед, может, меня опросит, какие такие дяденьки.
Мы ответили и тут кстати вспомнили, что в машине у нас было немного конфет. Шофер дал мальчику несколько штук, и он побежал. И сейчас же возле машины появились мальчишки. Дали гостинцев и им. Было ясно, что вслед за детворой придут старшие — мальчишки служили разведкой для них. В это тревожное время люди по вечерам не показывались на улице — сидели по хатам. Теперь в деревне могли появиться скорее оккупанты, чем свои.
Мальчишки разбежались, и через некоторое время к нам подошли несколько стариков и женщин. Они поняли, что мы люди свои, и начали разговаривать более или менее доверчиво. О посещении деревни гитлеровцами они рассказывали совсем не так, как маленький Алексей. По словам Алексея, мотоциклисты только покрутились по улице и кое-где полазили. А на самом деле они жестоко допрашивали крестьян, угрожали им расстрелом, если они не выдадут коммунистов, сельских активистов и попавших в окружение красноармейцев, которые, может быть, прячутся в деревне. Ничего не добившись, гитлеровцы забрали с колхозной птицефермы всех кур и уехали.
Мы попросили позвать председателя сельсовета или кого-нибудь из местного актива. Несколько замявшись, крестьяне ответили, что председатель сельсовета у них есть, только они не знают, где он, ничего не известно им и об активистах. Вот разве только доктор. Он инвалид, воевать идти не может, от врага не прячется и, как раньше, сидит в своей больнице, лечит больных.