Когда мы встретились с ним в феврале сорок третьего года, щупальца Медведева были протянуты к Луцку и Ровно. Теперь уже за более крупным зверем - Кохом и его подручными - охотился элегантный и твердый партизанский командир.
Вот почему так скрывал он свое местопребывание в этих лесах, где всего пять лет назад имел право охотиться только польский граф Радзивилл.
Штаб Медведева - такие же подтянутые партизаны. Выделялся среди них толстяк в одежде, вахлаковато сидящей на его грузной фигуре. Как узнал я позже - это был начальник разведки отряда Медведева - Луковкин. Карманы оттопырены, они всегда полны разных бумажек. Он словоохотлив. По крайней мере со мной. Правда, после того, как Медведев, познакомив нас, сказал: "Все, что вас интересует на юге, на западе и востоке, в зоне ста пятидесяти километров, можете узнать у него", - Луковкин молча вопросительно поднял брови, и Медведев кивнул ему:
- Все, что интересует товарищей. Все! Понятно?
Я отмечаю про себя: "Подчиненные Медведева привыкли держать язык за зубами. Пожалуй, такое приказание они слышат от начальника впервые".
Но получив разрешение, Луковкин разошелся. Видимо, по натуре это разговорчивый и добродушный человек.
Мы пошли в лес. Неподалеку оказалась хорошо замаскированная землянка.
Рассказы его на многое открыли мне глаза. Глубокое проникновение Медведева во вражеские дела, размах диверсий и качество их исполнения (хотя и не часты были они) вызывали восхищение и даже зависть.
Я сидел в шалаше, с удивлением слушая рассказы добродушного толстяка. Его агентура ходила в гости к самому Коху, мины же в несколько десятков килограммов тола тщательно заделывались под офицерским залом Ровенского вокзала, а провода выводились в сторону, где верные хлопцы по неделям ждали удобного случая и нужных пассажиров.
Медведевский начальник разведки явно расточителен и щедр, как грузинский тамада. Он разрешает брать что угодно из его обильной разведывательной каптерки.
Вот он извлек из кармана своей гимнастерки фотографию фашиста.
- Ну, как вам нравится этот фрукт?
С открытки, окрашенной в тон сепии, смотрят на меня холодные глаза. На плечах извивается канитель майорских погон, с рукава подмигивает мертвым глазом эсэсовский знак. Над кармашком френча ввинчены два железных креста. Попадались и нам довольно часто подобные фотографии, но я не коллекционировал их.
Задетый за живое, впервые жалею, что не могу ничем подобным похвастать перед Луковкиным.
- Где вы его ухлопали? - спросил я безразлично, отдавая ему фото.
Луковкин довольно ухмыльнулся:
- А зачем его хлопать? Это наш... Тот самый, который был на приеме у рейхскомиссара Коха.
Я внимательно смотрю то на открытку, то на своего собеседника. Не могу удержаться от похвалы.
- Вот это работа!
- Правда? - спросил Луковкин, с удовольствием потирая руки.
- А где же вы его завербовали?
- Да нет, зачем? Вы думаете - фашист? Нет, это наш. Он вместе со мной прилетел. Язык у него, разговор, с этаким восточно-прусским выговором. Говорит - никакой немец не подкопается. Ну, и документы... Все в порядке.
- Зачем же вы его к Коху посылали?
- Да вот, выручал одну польку. Тоже наша.
- Интересно. И стоило рисковать?
- Как видно, стоило, - ответил он.
- О чем же у них была беседа?
Толстяк стал рассказывать:
- Попал он к Коху по рекомендации жандармского генерала как ветеран Восточного фронта. Вот этот крест у него за битву под Москвой, это за Крым. Так надо понимать по крайней мере...
- Ну, и о чем же они говорили?
- Вначале Кох интересовался, в каких частях служил наш фон-дем... Фриц - Кузнецов. Затем спросил: "Правда ли, что мы были разбиты под Москвой?" Вот тут-то мой парень чуть не засыпался. Еле нашелся: "О нет, партейгеноссе Кох! Армия фюрера непобедима!" - и понес еще какую-то чепуху. Кох взглянул на него внимательно, презрительно прижмурился... А затем сразу: "Чем могу служить", и так далее. Парень наш встает и, изобразив смущение, в меру своих сил стесняясь, говорит нерешительно: "Разрешите говорить, как мужчина с мужчиной?" И, получив милостивое разрешение, рассказывает о своей-де любви к польке. Рейхскомиссар сух и официален. Выслушав до конца и не подавая руки, подходит к дверям. "Если уж вам так нужна эта полька, то из уважения к этому, - и он указал на крест, - мне ничего не стоит... Но все же не понимаю, не понимаю..." И, кивнув головой, отошел к столу, нажал кнопку звонка. Аудиенция окончена. Проходя по коридорам, мимо мертво стоящих часовых, наш парень думает: "Переборщил, чуть было не засыпался!" Но девушка, нужная нам до зарезу, арестованная во время облавы и только поэтому не подвергавшаяся обыску, в тот же день была на свободе.
- А если бы обыскали?
- У нее в волосах был на кальке один план... Понимаете?
Еще много разных событий рассказывал мне Луковкин. Я уже не так внимательно слушал его. Сопоставляю все виденное до сих пор в других отрядах с делами Медведева. Какая разница в технике! Какие различные приемы.
Прощаясь, Луковкин сказал мне озабоченно:
- Как бы ваши ребята не встретили Кузнецова. В гестаповском мундире на дорогах из Ровно.
- А он на чем разъезжает?
- На опель-капитане...
- Да, может выйти камуфлет...
Мы, встревоженные, поглядывали друг на друга. Я вспомнил, как накануне встретили медведевцы наш батальон Кульбаки. Встревожился тем более, что знал: наши хлопцы по машинам, тем более офицерским легковым, бьют наверняка. Очень было бы жаль, если бы Кузнецов напоролся на засаду ковпаковцев.
И еще раз вглядываясь в фото Кузнецова, я сказал Луковкину:
- Пойду доложу командиру. Надо принять меры.
- Какие же?
- Приказ по заставам: легковые машины пропускать без огня.
Луковкин пожал мне руку на прощание очень горячо.
По его лицу видел я, что он не только руководит работой талантливого разведчика Кузнецова, но и любит его, как родного брата.
Задав еще несколько вопросов о южном направлении и получив подробные данные, я возвратился к своим.
Проходя по лагерю нашего отряда, я как-то по-новому смотрел на обозы ковпаковских рот.