В лощине виднелась не то церквушка, не то кирха, не то костел. Белели хаты. В село направлялась наша застава.
Село оказалось польским. Не поп, а ксендз жил рядом с костелом. Я попросил разрешения остановиться у него. Бритое лицо, длинная сутана с кожаным поясом. Он любезно и, как мне показалось, униженно кланяясь, проводил меня в горницу. Молодые парни с прическами, похожими на те, которые носят у нас футболисты, повели под уздцы моего неказистого коня. Кожаные пояса охватывали их осиные талии. Подрясники были похожи на юбку клеш. Странные люди!
- Как ваше село зовется, пане ксендз? - спросил я сонно, так, чтобы что-нибудь спросить у собеседника.
Я даже ахнул, когда услыхал в ответ:
- В?ска называется Старая Гута.
- Опять Старая Гута?!
Сколько их уже пройдено на нашем пути!
Из Старой Гуты двинулись мы с отрядом Ковпака в этот бесконечный рейд. Старые Гуты на Черниговщине, в Белоруссии, под Киевом, и вот снова она - где-то у предгорий Карпат - неизвестная Старая Гута. Как спасительная веха вдруг возникаешь ты. Старая Гута, на завьюженном моем пути. А может, ты - восклицательный знак в конце жизни?
Для одного из нас ты уже - последняя Старая Гута. Его похоронили под корневищами дуба.
Оправившись от первого смущения, ксендз, подмигивая мне, поводит шаловливо бровью в сторону куцего шкафчика.
"В чем дело? Ага! На столе стоят маленькие рюмочки".
Он вынимает из шкафа графинчик. Наливает, кланяется.
Услышав слова партизана, обратившегося ко мне "товарищ подполковник", ксендз с изумлением смотрит на меня. Быстро меняет наперстки на большие рюмки, разглядывает ордена и медали, прикрепленные к лацкану штатского пиджака.
- Пане пулковнику! Чекнемось за здоровье вашего войска, пане пулковнику!
Улыбочка не покидает его лица.
- Что знает пан ксендз о немецких гарнизонах?
Ксендз также подобострастно, но уже более точно отвечает мне.
Затем спрашивает:
- А ве, пан пулковник, пшед вчорай и тамтего дня через мястечко Бучач великой валкой [большой колонной (польск.)] двигались немецкие машины?
- Куда?
- На захуд, проше пана пулковника.
- Войско? - спрашиваю у ксендза и лезу за картой.
Отрицательно замахал он руками и захихикал тихо, угодливо.
- Не, нет, проше пана пулковника. То не войско. Цивильдейч, утекали до Львова.
По карте Бучач в пятнадцати километрах от Старой Гуты. Ага! Гебитскомиссары, ландвирты, сельскохозяйственные офицеры и вся эта полуштатская саранча, высасывающая из народа кровь, снимается с насиженных мест и мчится на Львов. Позабыв об осторожности, "поддаюсь" любезному тону своего собеседника.
- А не может ли пан ксендз узнать, что делается в Бучаче?
- Тераз?
- Сегодня. Да.
Остановившись на секунду и впившись мне в переносицу каким-то белесым взглядом, ксендз вдруг произнес польское слово, впервые услышанное мною.
- Так. Пан пулковник делает мне честь и просит провести для него вывьяд?
Не понимаю. Несколькими словами, сопровождавшимися жестом лисы, он поясняет:
- А-а... Вывьяд - это по-нашему разведка?
И глядя в глаза уже твердым, откровенным взглядом, он повторил:
- Пан просит провести вывьяд?
- Да, если можно.
Ксендз преобразился.
- Можно!
По-военному щелкнув каблуками, он повернулся к двери:
- Вацек, ходзь тутай!
В голосе его звучал приказ. Из боковых дверей выбежал молодой монах, подстриженный под монашеский "бокс". Стал у двери, ксендз прошелся по комнате, что-то обдумывая. Вацек следил за хозяином, не сводя глаз. Подойдя вплотную к молодому монаху, ксендз медленно и внушительно прошипел:
- Вацек! Ты тераз поедешь до Бучача. Вацек! Ты зробишь для пана пулковника вывьяд. Так зробишь, як бы зробил то для войска польскего.
И он поднял руку с двумя пальцами вверх.
Ей-богу, если бы не темные сутаны на них, я дал бы голову на отсечение, что передо мною стоит офицер армии, для которого внешний лоск и шик, и металл в голосе, и поворот, и щелк каблуков, и умение вскинуть руку с двумя пальцами - выше всего.
Внимательно выслушав приказ ксендза, Вацек повернулся и, щелкнув каблуками, скрылся. Чуть-чуть сгорбилась фигура ксендза, опустились плечи, и он вихляющей, бабьей походкой подошел к столу. Налил из графинчика и захихикал.
Мне уже не хочется спать. Наблюдая за своим собеседником, я думал: "Как же вывести тебя на чистую воду?"
Он поднял руку. Я остановил его руку и сам поднял высоко рюмку.
- Первый раз, пане ксендз, вы выпили за наше войско. А позвольте и мне, тут, на земле, которую топчут оккупанты, удирая от нас через Бучач на Львов, сказать вам свое слово. Удерут и за Краков, и за Варшаву. "Еще Польска не сгинэла!" - и, чокнувшись, залпом выпил.
Казалось, ксендз бросится обнимать меня. Уже не хихикает, а громко хохочет он басом. В голосе его снова зазвучал металл.
Я следил за ним.
"Кажется, я размягчил тебя".
- А как же пан ксендз посылает простого монаха и поручает ему такое важное дело, как разведка?
- Цо то ест развьедка? - переспросил мой захмелевший собеседник.
Я напомнил:
- Разведка то же самое, что вывьяд.
Закивав головой и наклонившись ко мне через стол, он тяжело задышал.
- Hex пан пулковник вежи мне. Вацек носит сутану сейчас, когда швабы топчут нашу землю. А когда тшеба, Вацек - капрал войска польскего.
- Это все может быть. Вацек - капрал! Но почему же капрал войска польского слушает вас, служителя господа бога?
- Потому что для капрала ксендз есть его командир.
- Будущий? - спросил я.
- И бывший, и будущий, - отвечал он, уже не скрываясь.
"Так вот откуда военная выправка и командный голос у человека в сутане и с бабьим лицом".
Я спокойно лег спать, попросив ксендза разбудить меня только через два часа.
- Если ничего не приключится, - добавил я с улыбкой.
Приключений никаких не было, и, проснувшись, я почувствовал себя бодрым и здоровым.
24
Еще один ночной марш на запад, и еще один день в степи, где только небольшие лесные пятачки. Рыскают над Тернопольщиной "мессеры", шарят по лощинам и лесочкам, сваливаются из облаков, обстреливают наугад села и скопления помольцев у мельниц. Но теперь им не найти Ковпака. Маскировка идеальная.
Мы знаем - начальство галицийского дистрикта серьезно обеспокоено нашим появлением. Но разгромленный тринадцатый полк уже не в силах преградить нам путь. Значит, нет больше у губернатора Франка и львовского генерала полиции Кацмана войск под рукой. Вот почему "прикомандировали" они к нам авиацию. Расчет простой: если даже не удастся нанести потери, то она должна сковать наше движение, замедлить ход, расстроить планы и измотать нервы.