Старик вытер руку о ватные брюки и снова откинулся на спину, закрыв глаза, как бы прислушиваясь к чему-то внутри себя.
Вскоре в мегафоне штурмана послышался металлический голос пилота. Штурман оживился.
— Ага… Дошли. Приготовиться… Заходи, Костя, с севера.
Несколько секунд ожидания. Самолет сбавил газ. Штурман крикнул пассажирам:
— Пошел!
Первым должен был прыгать Корниенко. Но он сидел с закрытыми глазами. Штурман взглянул на него, покачал неодобрительно головой. Снова крикнул, громче, чем требовалось:
— Костры проходим… Пошел…
Корниенко открыл глаза и, судорожно цепляясь за края дверцы, вывалился в люк. За ним один за другим выбрасывались радисты.
Хлопцы Карпенко при первом звуке долгожданного самолета плеснули в огонь бензину и подбросили сухой хвои. Костры запылали радостно и ярко, словно Карпенко хотел ими согреть все зимнее украинское небо.
Вдали от костров, опускались два парашюта. Почти одновременно с ними — у самого костра — третий. К нему первому побежал Карпенко. Шпингалет и Намалеванный подняли белое полотно парашюта, накрывшее Корниенко. Карпенко опустился на снег рядом с ним. Он осветил его лицо карманным фонариком, взял за руку. Она была темной от запекшейся крови. Карпенко расстегнул стеганку, приник ухом к груди старика. Затем встал и строго посмотрел на Намалеванного:
— Как же ты смел говорить — не пройдет старик через фронт… Прошел… И обратно к своим вернулся.
Он взял из рук Намалеванного полотнище парашюта и тихо накрыл им лицо Корниенко. Костер вспыхнул, раздуваемый ветром, ярче и осветил лицо Намалеванного, по которому одна за другой бежали слезы.
— Выполнил свое задание Корниенко.
Шифровальщик Молчанов сам подошел к костру. Подскакали Ковпак и Руднев. Долго искали Катю-радистку. Когда же нашли, Молчанов обрадовался так, что бросился ее обнимать. Она вскрикнула.
— Ой, больно, я, кажется, руку вывихнула.
Ковпак озабоченно подошел к ней. Он осторожно взял ее за правую руку и провел по ней от плеча к локтю.
— Э, дивчино, да тут перелом.
Катя испуганно посмотрела на незнакомого деда.
— Как перелом? А мне сегодня же связь установить надо, сеанс у меня в два ноль-ноль.
Девушка ожидала всего, готовясь к вылету в тыл врага. Была готова и к тому, что, может, понадобится применить оружие, и к тому, что можно погибнуть, но к такой «случайности», как перелом руки, она готова не была. И это как-то надломило ее силы, и она тихо, по-детски всхлипнула.
Ковпак участливо склонился над ней.
— Теперь, дивчино, твой сеанс один — в лубках лежать.
— Что вы говорите, дедушка?
— Не дедушка, а командир отряда Ковпак.
Катя свалилась на руки партизан без чувств, и ее положили поближе к костру.
Руднев озабоченно спросил Молчанова:
— Связь мы дадим?
Тот помялся.
— Пока трудно сказать. Если рука всерьез у нее переломлена..
— А вы?
— Я на рации не работаю. Я — шифровальщик.
— Так на какого черта тебя прислали? — вскипел Ковпак.
— Как мираж какой-то. Рацию выбросили, а работать на ней некому, — сказал возмущенно Руднев.
Они отошли в сторону, в морозную ночь, и долго ходили по снегу в отчаянии.
Без четверти два Молчанов подошел к Катюше и показал ей часы. Она встала, порываясь идти. Рука у нее была уже на перевязи в самодельной шине из древесной коры. С ней повозилась партизанский врач Дина Маевская. Дина подошла к комиссару и заговорила быстро и резко:
— Я не могу так, товарищ комиссар! Раненая только что после перевязки. Внутреннее кровоизлияние, перелом. Два раза в обмороке. А тут ее волнуют, — она показала на Молчанова.
Катя бормотала быстро-быстро, здоровой рукой раскрывая рацию.
— Сеанс у меня через четверть часа, понимаете — сеанс. Если не выйду на связь, на Большой земле будут считать, что мы все погибли. И ваш старик тоже.
— Но не может она, не может работать на ключе! — твердо и властно сказала Маевская. В вопросах медицины ее слушались все в отряде.
Катя поняла это и подняла к молодой женщине глаза, полные слез.
— Ну, пожалуйста, я очень прошу. Может быть, рацию раскинут товарищи; я покажу, как. Наушники наденьте, я хотя бы позывные послушаю и хоть чем-нибудь знак подам.