— Что, дедушка? — спрашивает Саня, приподнимаясь на локтях. Он взлохмачен. Давно не стриженные волосы спадают на лоб, закрывая глаза, на затылке же торчат рожками.
— Стихло. Выстрелы были. Наши-то «квартиранты» убежали, как на пожар. Должно, с перепугу подняли переполох, а может быть… Стихло…
— Я сбегаю посмотрю. Ладно, дедушка?
— Сбегай посмотри. Да не ходи далеко…
Саня поправил на ногах меховые продырявившиеся унты, запахнул пальто, нахлобучил меховую дедушкину шапку и выбежал во двор. Теплые щеки его ущипнул морозец. Вокруг все освещено сполохами северного сияния. Огромные радужные завесы, медленно, как на слабом ветру, покачивались в вышине и таяли. Серебристые лучи, словно стальные ленты, блеснули из-за горизонта, молниеносно вытянулись к зениту, где-то на невидимой высоте скрестились, поиграли и тоже исчезли.
Вспыхнули и погасли лиловые облака. И снова огромные разноцветные занавеси повисли в небе. Волны то малинового, то бледно-зеленоватого цвета пробегали по небу, усыпанному яркими звездами.
Далеко за сопками на востоке глухо грохотала канонада: там шли бои.
Внизу боролся с камнями и шумно вздыхал морской прибой.
Саня подбежал к обрыву и осмотрелся. Над черной лентой берега, открытого отливом, поднимался пар. Море сверкая убегало вдаль.
Саня грустно вздохнул: сон не сбылся. Упираясь пятками в камни, он спустился по отвесной тропе вниз. У моря между камнями Саня увидел притаившегося человека. На груди его висел автомат. Человек настороженно смотрел на мальчика и молчал. Меховая куртка его была изорвана, на черной шапке поблескивала золотая эмблема советского моряка.
— Наш, — тихо, неуверенно вздохнул Саня и остановился.
— Мальчик, ты откуда, как тебя зовут? — спросил моряк.
Саня, обрадовавшись, подбежал к моряку и опустился около него на колени.
— Я с маяка, дядя. Мой дедушка маячник. Он больной. Я — Саня, внук дедушки Потапа. Знаете его? Дедушку многие моряки знают.
Моряк попытался улыбнуться.
— Знаю, по рассказам товарищей знаю.
— Это по вас стреляли немцы, да? Вы один? — с тревогой спросил Саня, оглядываясь вокруг.
— Ранен я, Саня. Немцы на маяке есть?
— Нету. Они убежали. Пойдемте в дом.
— Возьми эту радиостанцию, — сказал моряк и тяжело, еле сдерживая стон, поднялся.
Саня, сгибаясь под тяжестью переносной рации, взобрался наверх и скрылся в домике. Потап Петрович, опираясь на палку, встретил моряка у входа. Перешагнув порог, моряк упал и потерял сознание.
Дед и внук втащили его в комнату, сняли с левой ноги окровавленный сапог, забинтовали рану простыней. Вскоре моряк очнулся и, схватившись за автомат сел.
— Лежи, лежи, — успокоил Потап Петрович. — Саня, иди посмотри за немцами. Как бы не нагрянули.
Саня убежал.
Моряк оказался мичманом Чернышевым со сторожевого корабля. Зная, что дед Багров — человек надежный, он кратко рассказал ему о происшедшем. Их было двое — лейтенант Дагаев и он, мичман Чернышев. Высаженные на берег с катера, они должны были разведать силы противника, огневые точки, связаться по радио с десантом и обеспечить высадку его и корректировку артиллерийского огня кораблей.
Пробираясь к мысу «Гнездо баклана», моряки наскочили на немецкий патруль. Дагаев был ранен. Он приказал мичману Чернышеву выполнить задание, а сам завязал бой с немцами. Чернышеву удалось ускользнуть, но Дагаев, очевидно, погиб.
Сегодня в ночь должен подойти десант: его задача разгромить опорный береговой узел немцев, перерезать единственную грунтовую дорогу в этом районе, взорвать мост и таким образом помешать наступлению фашистов, обеспечив перегруппировку и сосредоточение наших сил.
— От меня ждут сведений… А я… — закончил рассказ мичман Чернышев и от усталости закрыл глаза.
Потап Петрович оживился, расправил бороду и усы.
— Поможем. Расположение позиций немцев и батарей мы знаем. Примечали с Саней на всякий случай. Вот и пригодилось. А высаживать десант надо здесь, на нашем мысу. Хоть и крутые берега, а подход есть. А главное — в этом месте нет огневых точек. Фашисты на свой аршин меряют: обрывы неприступные, не одолеть, — и успокоились. Если надо, сигнал можем подать настоящий: оборудование-то маяка и баллоны с газом я припрятал. Дадим огонь — далеко будет видно.
Дед словно помолодел. Прихрамывая, он ходил по комнате и поглаживал бороду.
В комнате становилось светлее. За сопками нежно порозовел восток. Мичман, отдохнув, начал проверять радиостанцию.
— Работает… — вздохнул удовлетворенно он и обратился к Потапу Петровичу. — Немцы часто бывают здесь?
— Бывают. Тут патрули ихние ходят.
— Хорошо, — сказал мичман и задумался.
— Если придут, спрячу тебя в маяке.
— А вдруг, придут надолго? От меня ждут сигнала. Придется их… — мичман поднял автомат.
— Стрелять опасно, услышать могут. Что-то Сани долго нет.
Саня вбежал в дом, как стрела, но дверь прикрыл тихо:
— Идут! Двое!
— Хорошо, — спокойно сказал мичман и, опираясь на автомат, поднялся. — Дадим войти. Они часто меняются?
— Через сутки.
— Хорошо. Достаточно.
В окно было видно, как немцы обошли площадку, посмотрели вокруг, о чем-то поговорили и направились к дому. Потап Петрович присел к столу, положив на скамейку топор. Саня спрятался в угол за кроватью.
— Пусть войдут, — еще раз тихо, но твердым голосом сказал Чернышев и прижался к стенке у входа.
Скрипнула дверь и приоткрылась. Через порог переступил ефрейтор и прошел к столу. Потом вошел солдат.
— Свет зашигайть, — только и успел крикнуть ефрейтор. Мичман ударил фашиста прикладом автомата по голове, и тот повалился на пол.
Солдат отскочил в сторону, и следующий удар Чернышева пришелся по стене. Автомат хрустнул. Гитлеровец выстрелил в Чернышева, но Потап Петрович успел загородить моряка, и пули, посланные в мичмана, впились в грудь старика. Топор выпал из рук деда. Потап Петрович упал. Чернышев прыгнул на фашиста, сбил его с ног и прижал к полу. Но гитлеровец, вывернувшись, подмял моряка под себя и стал душить. Руки мичмана сразу ослабли, перестали слушаться; в глазах помутнело. Моряк захрипел. Саня, прижав к горлу кулаки, испуганно следил за смертельной схваткой. Когда упал дедушка, Саня сжался и закрыл лицо. Но страх завладел им лишь на секунду. Открыв глаза, он увидел немца, лежащего на мичмане.
«Душит, — мелькнула у Сани в голове мысль, — душит… фашист душит!» — Он нерешительно шагнул вперед и закричал: «Отпусти! Отпусти!» — Саня понимал, что надо ударить немца, но ноги словно примерзли к полу и не двигались. Лишь глаза его шарили по сторонам. Не помня себя, Саня схватил автомат и изо всех сил несколько раз ударил немца по голове, бессмысленно приговаривая: «Отпусти! Отпусти! Отпусти!»
Фашист дернулся, застонал и свалился рядом с Чернышевым. Испуганный и дрожащий, Саня бросился к мичману, погладил его по лицу, потом — к дедушке и опять к мичману. Губы его дрожали; он бормотал что-то и тормошил то деда, то моряка.
Ефрейтор зашевелился и повернулся на бок. Саня отпрыгнул в сторону к стенке. Фашист медленно приподнял голову и, опираясь на руки, начал подниматься. Саня испуганно вскрикнул. Ефрейтор повернул голову на крик и, торопливо шаря по полу, нащупывал оружие. Но его рука не успела дотянуться до автомата: очнувшийся Чернышев вскочил на ноги и всей тяжестью своего тела рухнул на гитлеровца. Ефрейтор вскрикнул и, ударившись головой о пол, обмяк.
Четыре тела, распростершись, неподвижно лежали у ног Сани, Он стоял у стены, прижимаясь к ней спиной, раскинув руки по сторонам, затаив дыхание.
Наконец мичман зашевелился, приподнял голову и позвал:
— Саня!
Услышав свое имя, Саня вздрогнул и, как подкошенный, опустился на пол.
4
Зимний день на Мурмане короток. Солнце, вынырнув из-за горизонта, перекатилось шаром по краю земли и скрылось за сопками. Снова наступила полярная ночь.