- Мы спалили их дотла! - кричал он, подняв стакан и сверкая глазами, на его щеках - отблеск адского пламени. - Они бежали от нас, будто крысы с тонущего корабля!
Толпа встречала каждую его фразу визгом и улюлюканьем, а то и пальбой вверх из револьверов, хотя вряд ли кто-нибудь мог разобрать хоть слово. Вопли Питера Миллера тонули в общем шуме, а глаза горели пьяным восторгом, азартом охотника, затравившего зверя и ненавистью к побежденным. Скрипка, надрываясь, визжала и стонала в углу - пронзительно и резко. Пьяные наемники обнимались, забыв, что каждый - сам за себя, что при малейшем подозрении, что его хотят оскорбить, любой из них, не задумываясь, воткнет нож в бок тому, кому секунду назад клялся в вечной дружбе. Стаканы сталкивались, гремя и дребезжа, люди пританцовывали, хохотали и хлопали, хлопали... Линдейл не услышал треска: просто его палец, сдавленный воротничком, внезапно освободился. Он инстинктивно глубоко вдохнул отравленный воздух и закашлялся, как если бы тот был пронизан серой. Грохнув полную на одну треть бутылку на стойку, с которой ее мгновенно подхватили чьи-то руки, Джонатан Линдейл пошел к выходу. "Поскорее бы убраться отсюда... На воздух, на воздух..." Он не мог объяснить причину своего состояния, просто инстинктивно желал оказаться на улице. Джон чувствовал себя так же, как тогда, в крутящемся и ревущем пламени, всасывающем в себя кислород, бывший вокруг человека. Огню ведь тоже надо дышать... Линдейл довольно грубо оттолкнул пару человек, попавшихся на пути, так что те повалились на покрытый опилками грязный пол, бессмысленно мигая глазами. Скорее всего они даже не поняли, что случилось. Джон сдернул с гвоздя шубу и надел, не замедляя шага. Он распахнул двери сильным ударом ноги и, резко втянув в себя чистый ледяной воздух, вышел на террасу.
Солнце неспешно опускалось за горные пики, и по земле бежали длинные сиреневые тени; смешиваясь с отблесками угасающего дня на снегу, они отступали на мгновение и снова бросались в бой, неуклонно захватывая все больше и больше пространства. Джонатан Линдейл прошел несколько ярдов по улице, наслаждаясь тишиной, и остановился, глядя в сторону заката. Он не заметил, откуда появился новый человек, просто обернулся, а тот уже поравнялся со входом в салун, хотя еще минуту назад улица была абсолютно пуста. Смуглый, давно не бритый, он остановился, перебросил холщовый вещевой мешок на левое плечо и принялся сворачивать самокрутку, казалось, не замечая Джонатана.
- Добрый вечер, - негромко сказал Линдейл. Он не знал, зачем поздоровался, просто вырвалось - и все. Его взгляд мгновенно отметил залатанный серый мундир, длинную саблю, бьющую по ногам, и слишком узкие стоптанные сапоги.
- Издалека?
- Да... - незнакомец медленно повернул изрезанное глубокими уродливыми шрамами лицо. - Я иду слишком долго... С тех самых пор, как кончилась война, и я оказался не у дел...
- Можно найти работу, - заметил Линдейл. - Это не так уж сложно сделать на западе.
- Да, вопрос лишь в том, какую... - сказал мужчина, проведя языком по бумаге, он заклеил самокрутку и спросил:
- Огонька не найдется?
Порывшись в кармане, Линдейл вытащил спичку и дал незнакомцу прикурить.
- Я полагал, что человек в вашем положении не погнушается даже самой грязной работой, - сказал он, немного холодно. Незнакомец несколько раз быстро затянулся, чтобы раскурить сигарету, и поднял на Линдейла бесстрастные глаза.
- Можете думать обо мне что угодно, мистер, - сказал он наконец, - но я не лентяй, нет, сэр.
- В чем же дело? - озадачился Джонатан.
- Проблема в том, - отвечал незнакомец, прикрыв глаза. - Что я - солдат.
- Простите, не понимаю, - резко сказал Линдейл. - Я сам воевал за Конфедерацию, сэр. Однако я, в отличие от вас, не слоняюсь по дорогам без дела.
- Вы держите бордель, - сказал солдат и нагло усмехнулся. В голосе его явственно слышалась издевка. - Достойное занятие. Но это еще не дает вам права смотреть на меня свысока, ибо, по сути, я - это вы... Или, скажем так, часть вас. Ваше второе "я".
Линдейл чертыхнулся, на секунду задохнувшись от такой наглости. Ни один мускул не дрогнул на лице незнакомца, более того, на его губах появилась легкая мечтательная улыбка.
- Я поясню, - проговорил он, медленно растягивая слова. - Я - порождение войны. Человек, умеющий убивать и убивавший ни один раз. Я - солдат снаружи и внутри, и моя душа так же покрыта шрамами, как и лицо.
Он вынул изо рта сигарету и мгновение глядел на алый тлеющий кончик. Линдейл вздрогнул. Неужели парень прав, и сам он такой же, как этот неприкаянный странник. Неужели в нем самом есть эта темная субстанция, безобразное существо - покрытый шрамами ветеран, не знающий отдыха.
- Люди не любят нас, - продолжал солдат. - Мы напоминаем им то, что они хотят забыть как можно скорее. Но мы существуем. То, что помогало мне выжить, вдруг оказалось не нужным. Людям наплевать, что мы убивали на войне, защищая свою жизнь и их жизни, они не могут нам этого простить. Мы представляем опасность с их точки зрения, мы не вписываемся в их насквозь правильный и гуманный мир. Это правда, я такой, какой есть. Я не могу расстаться с прошлым легко, не могу простить многого ни себе, ни другим и многого не могу забыть. Хотя сами те люди, о которых я говорил, не лучше нас. Они и именно они, те, кто отдавал нам приказы, не могут простить своих врагов, отыскивая или придумывая новых и новых... Им все равно на кого натравить нас, лишь бы мы не портили вид их нравственного мирка своим присутствием. Мы для них - зло. Мы могли бы обрести покой и не тревожить их более, исчезнуть из их жизни, если бы они перестали бояться нас и потому загружать работой. Работа! Для нас в их глазах есть только одна работа - убивать, для другого нас не используют. Мы для них на одной доске с профессиональными убийцами. Мне же нужен только покой, и я не потревожил бы их более. Я согласен прийти на помощь и вновь убивать, если на то будет реальная причина, если над моей или их жизнью нависнет смертельная опасность. Я согласен встретится лицом к лицу с любыми реальными врагами, даже превосходящими меня по силе, но придумывать их, чтобы занять мое время... Это уж слишком.
В сердцах солдат сплюнул в снег. Линдейл глубоко вздохнул. Он чувствовал теперь нечто вроде симпатии к этому человеку. Несколько минут длилось молчание, потом солдат аккуратно вытащил изо рта истлевший окурок и, бросив на землю, затоптал в снег.
- Я, пожалуй, отправлюсь дальше... - сказал он, будто размышляя.
- Вы можете остаться, - предложил Линдейл. - Я могу дать вам мирную работу. Мне не помешает второй бармен.
Незнакомец усмехнулся и слегка подбросил свой мешок, чтобы он удобнее лег на плечо.
- Нет, спасибо, - ответил он весело, ни минуты не колеблясь. - Благодарю за предложение, мистер, но тут плохое место для меня. Запах ненависти летает в воздухе, и, я думаю, тут идет своя война. Не знаю, мистер. Я не против хорошей драки, как я говорил, но...
Он на мгновение замолчал и глянул Линдейлу в глаза своими пустыми зрачками.
- Разговаривали бы вы со мной вообще, если бы на мне был синий мундир? Сумели ли вы, мистер, простить своих врагов в прошлой войне, прежде чем ввязаться в новую? Даже тех, кто мертв уже давно?..
Линдейл молчал.
- Прощайте, мистер, - незнакомец махнул рукой и зашагал дальше по дороге.
- Прощай, солдат, - сказал Линдейл одновременно и незнакомцу и темной болезненной сущности внутри него самого. - Прощай.
Он не почувствовал облегчения. Возможно, этого мало - просто сказать прошлому "прощай". Ну что тогда? Простить? Простить своих врагов... Линдейл стиснул зубы, он был не в силах сделать это. Он не мог простить ни их, ни себя; не в силах разорвать порочный круг ненависти...
В небе кружились легкие белые хлопья, Джонатан Линдейл стоял и смотрел незнакомцу вслед, когда внезапно понял, почему так ненавидит снег. Он был похож на срезанные пулями и плавно крутившиеся в бесконечном полете к земле нежные бело-розовые остатки разорванных пулями цветов. Лепестки, вальсируя, падали ему на лицо, а он лежал, поскользнувшись, на алой земле под сенью персиковых деревьев, когда они ворвались туда вслед за генералом Джонстоном.