У семидесятилетнего Опанаса Петровича трое сыновей: Левонтий, Юхим и Хома. Вместе с ним они служат надзирателями. Все четверо удивительно похожи друг на друга, только старик бородат, а сыновья бриты и носят "чаплинские" усики, очень не идущие к их скуластым физиономиям с носами картошкой, вздернутыми вверх; выражение физиономий всегда дерзкое, презрительно-чванливое и, вместе с тем, тупое. Говорят они "по-ставропольски" с гаканьем, резко выделяя и подчеркивая в словах букву г, но часто вставляют в свою речь и украинские выражения.
С заключенными надзиратели Санько обращаются приблизительно, как носильщики с громоздким, но не бьющимся и не ломающимся багажем: толкают, пинают, волочат, швыряют, тискают. И все это, в большинстве случаев, молча, без слов. Если же, кто-либо из них раскрывает рот, то оттуда сыплются лишь короткие ругательства либо повелительные слова тюремной команды:
— Давай! Иди! Отвернись! Стой!
Немногие фразы, которые им все же приходится говорить заключенным, они делят пополам, также превращая в отрывистые приказания. Например:
— Руки! За спину! Или:
— Камера! Не шуметь!..
Никакие просьбы, страдания и слезы людей, томящихся в тюрьме их никогда не трогают. Они на это просто не обращают внимания. Заключенным не обмануть и не провести никого из Санько. Они слишком опытные тюремщики, до тонкостей изучившие тюрьму и ее обитателей. Любая тюремная камера для них — раскрытая книга. Как лучшим из надзирателей в крае, им поручено наблюдение за камерами смертников.
К своему начальству отец и сыновья Санько относятся с легким пренебрежением, считая что оно, это начальство, меньше их понимает в тюремных делах. Начальники же весьма уважают "династию надзирателей".
Начальник управления НКВД майор Булах однажды предложил Опанасу Петровичу пост заведующего складом обмундирования. Старик не без гордости ответил отказом:
— Такая профессия не для меня. В нашем роду каптеров не было. Я — надзиратель.
Другого за такой ответ Булах посадил бы в тюрьму, но для главы "династии" его дерзость осталась без последствий, если не считать взрыва ругани разгневанного начальника.
По отзывам людей, бывавших в квартире Санько, занимающих несколько комнат жилого дома для работников НКВД, она заполнена "тюремными украшениями". В комнате старика висит большой портрет Григория Санько, написанный масляными красками. На нем изображен бравый отставной солдат с пышными висячими "запорожскими" усами и связкой ключей в руке. Один из углов комнаты занимает макет ставропольской тюрьмы, вылепленный из хлеба каким-то еще дореволюционным арестантом. В советское время плотники тюремной мастерской сделали под макет массивную дубовую тумбу.
На полках, подоконниках и комодах этой и других комнат разложены вещи, в разное время отобранные у заключенных: ножи, бритвы, иголки, мотки ниток и веревок, карандаши, шахматы, игральные карты. Эту "коллекцию" дополняют скульптуры из хлеба работы арестантов, а так же несколько кнутов и кандалов. Кнуты и кандалы де только "комнатные украшения" надзирательского семейства, но и его "орудия производства". По приказанию начальства, Санько бьют в карцерах людей; бьют без жалости, иногда засекая до смерти. Советская пропаганда утверждает, что в тюрьмах СССР кандалы на людей не надеваются. Это ложь. Некоторых заключенных держат в кандалах: ручных, ножных и шейных. Во вр мена Ежова обитатели большинства одиночек-секреток ставропольской тюрьмы приковывались к стенам за шею. Несколько сотен аккуратно вычищенных и смазанных кандалов хранились "про запас" на тюремном чердаке. Их видели убиравшие чердак заключенные.
— Почему всех нас по тюрьмам не заковывают в кандалы?
На этот вопрос одного из заключенных Тангиев ответил откровенно:
— Наша промышленность не может выпустить миллионы штук кандальной продукции. Но ты, дорогой, не беспокойся. Мы вас и без кандалов держать за решеткой умеем.
До революции в ставропольскую тюрьму детей не пускали, а при советской власти старик Санько часто приводит сюда четверых своих внучат, старшему из которых десять лет. Он показывает детям все "тюремное хозяйство" и поучает их: