"На этот раз пришли, конечно, за мной. Больше не за кем. Здесь я один. Ну, что ж? Надо собираться в последний путь", — подумал я с чувством облегчения.
Если бы они пришли за мной полмесяца тому назад, я от ужаса, наверно, метался бы по камере, кричал и плакал, но теперь, переболев лихорадкой предсмертного страха, спокойно надел пиджак, нахлобучил на голову кепку и пошел к дв, ри. Мне оставалось сделать еще три-четыре шага до ее порога, когда она открылась. В камеру вошел бородатый Опанас Санько. За его спиной, в полусумраке слабо освещенного электричеством коридора, маячили черные шинели конвоиров.
— Меня, что-ли? — с апатичным равнодушием спросил я надзирателя.
— Не лезь! Отойди! В сторону! — отпихнул он меня локтем к стене.
И обернувшись к черным фигурам в коридоре, скомандовал через плечо:
— Сюда! Давайте! Первого. По списку.
Конвоиры втолкнули в камеру человека выдержанно-тюремного типа: оборванного так же, как я и с физиономией такого же цвета, как у меня. Втолкнули его и, вместе с надзирателем, ушли. Смерть только поддразнила меня и удалилась, вызвав вздох разочарования, стоном вырвавшийся из моей груди. Ни капли желания жить тогда во мне уже не оставалось.
Я собирался было заговорить с новичком, но не успел. Снова открылась дверь, и к нам втолкнули еще одного. Спустя несколько минут в камеру вошли сразу двое, затем опять один. Тюремное начальство теперь "загружало" камеру смертников так же поспешно, как раньше, в ночь казни, "разгружало" ее-
К утру у меня уже было 12 сокамерников. Все до одного они обвинялись в шпионаже, по шестому параграфу 58 статьи.
1. "Международная валюта"
— Мне, коллега, эта милая комнатка совсем не нравится. Здесь слишком холодно и сыро.
— Вы правы. Есть риск схватить ревматизм.
— Надо возможно скорее выбраться отсюда.
— Да. Потребуем перевода в другое помещение. Такими фразами обменялись вошедшие к нам в камеру смертников двое новичков. С первого взгляда и с первых же слов они показались мне сумасшедшими. Нормальные и даже не; совсем нормальные люди, попав в камеру смертников, не думают о возможности схватить там ревматизм. И такой внешностью, какая была у этих двух, "подрасстрельные" обычно не обладают.
Старшему из них, — седому, плотному, широкоплечему и с довольно солидным животом, — по внешнему виду можно было дать лет пятьдесят, младшему, — стройному белокурому красавцу, — не больше тридцати. От нас они резко отличались тем, что на лицах, лишь слегка тронутых "тюремной краской", сохранили загар, румянец и усы, а на головах — аккуратно причесанные волосы. И глаза у них были не "тюремные", без обычной для заключенных тусклой неподвижности, а быстрые, зоркие и как бы сразу оценивающие то, на что они смотрят. У старшего в обращении и разговоре с младшим чувствовалось некоторое покровительственное превосходство, как у учителя по отношению к ученику. Физиономию старшего украшали длинные и пушистые, сильно тронутые сединой усы воинственно-юмористического вида с остро закрученными вверх концами, а младшего — узенькие, подстриженные в ниточку, рыжеватые усики.
"Откуда такие свеженькие и упитанные усачи к нам свалились? Из дома сумасшедших или тюремного госпиталя? Там-то кормят получше и воздуха больше, чем здесь", — подумал я, разглядывая их.
Однако, в процессе нашего дальнейшего знакомства выяснилось, что в этих лечебных заведениях волосатые арестанты пока ещё, не были. Выяснилось и кое-что иное. Удивленный первыми фразами, которыми они обменялись, войдя в нашу камеру, я спросил, их:
— Скажите, неужели вас действительно беспокоит возможность получить здесь ревматизм?
Старший из усачей утвердительно кивнул, но больше усами, чем головой.
— О, да! Ревматизм очень неприятная болезнь.
— А не думаете-ли вы, что в тюрьме лишитесь головы прежде, чем успеете его получить? — задал я второй вопрос.
Усы отрицательно качнулись вправо и влево.
— О, нет. Не думаем.
— Почему?
— Если мы сумели сохранить в тюрьме волосы, то уж постараемся не потерять те части наших тел, на которых они растут, — высоким, но приятным тенором произнес младший усач.
— Совершенно верно, коллега, — кивнули усы старшего.
Аргумент был неопровержим, но требовал объяснений.
— Позвольте! — воскликнул я. — Вы, вероятно, не представляете себе, какая эта камера?
— Представляем вполне, — снисходительно улыбнулся младший.
— Так называемая камера подрасстрельных, — сказал страший.
— Разве вас это не страшит?