Заключенные обступили Женю. Они жали ему руку, хлопали по плечу, осыпали пожеланиями скорого выхода на волю и… отворачивались.
Со слезами на глазах он отвечал им:
— Да-да… Спасибо… До-свиданья…
— Выходи! — нетерпеливо повторил дежурный. Женя бросился ко мне. Я обнял его и, стараясь изо всех сил скрыть дрожь в голосе, сказал:
— Прощай, Женя, и ничего не бойся! Это… не больно и не страшно. Если ты не будешь бояться, то я часто, очень часто стану вспоминать тебя. Дай мне слово, что ты не будешь бояться.
Он ответил тихо и покорно:
— Хорошо, дядя Миша! Я не буду бояться… Прощайте!..
И здесь, в какую-то неуловимую долю секунды, удивительная и странная перемена произошла в мальчике. Черты его лица как бы сдвинулись со своих мест и отвердели. Еле заметная линия легла поперек лба к переносице, губы сурово сжались, и от углов рта протянулись к подбородку две морщинки. Из-под пушистых детских ресниц серьезно и строго смотрели на меня глаза не мальчика, а мужчины. Дрожь его тела сразу прекратилась. В это мгновение он вырос, стал взрослым.
— Даю слово! Я не боюсь! — сказал он голосом звонким, твердым и слегка огрубевшим, и отбросил в сторону полотенце…
Его увели. Дверь скрипя захлопнулась за ним и староста сиплым баритоном подвел итог только что совершившемуся:
— Был Женька Червонец и… нету! Кончился. Он медленно и широко перекрестился.
— Царствие ему небесное!
Огромный Петька Бычок смахнул со щеки слезу и промямлил бессвязно и уныло:
— Что уж тут?… Все на вышку пойдем. Так, что уж там?… Давайте спать ложиться…
Дни тюремной тоски и ожидания сменялись ночами допросов и пыток. Не было конца конвейеру НКВД. Я кочевал по тюремным камерам, встречаясь и расставаясь с десятками и сотнями разных людей. Они приходили в камеры и уходили в другие тюрьмы, концлагсри и на расстрел.
В этой беспрерывной смене людей, впечатлений и страданий я стал забывать Женю. Его образ потускнел, выцвел, сделался далеким и чужим. Уверенности в том, что его расстреляли, у меня не было. Даже в советских тюрьмах бывают чудеса и счастливцы; иногда из камер смертников выходят на волю. Могло это случиться и с Женей.
Совершенно неожиданно он напомнил мне о себе. В одну из тюремных камер привели энкаведиста, арестованного за то, что в пьяной компании приятелей пел антисоветские частушки. До ареста он служил в конвойном взводе пятигорского отдела НКВД. Ему приходилось водить на расстрел осужденных и он нам подробно рассказывал об этом.
— А вот один раз, — начал как-то рассказывать конвоир, — привели мы на вышку пацана. Глядим на него и удивляемся. Не боится пацан. Не дрожит и в ногах у коменданта не ползает. С ним еще другой сужденый был. Так тот весь пол комендантской камеры на пузе излазил, все наши сапоги перецеловал. А пацан его уговаривает:
— "Не надо бояться, дядя Петя! Ведь это не больно и не страшно. Умрем, как мужчины". Даже комендант этому удивился. — "Не боишься?" — спрашивает.
— "Нет, — говорит пацан. — Я дяде Мише слово дал".
— "А кто такой дядя Миша?" — опять задает вопрос комендант и получает, понимаете, очень даже гордый ответ: —"Это вам не нужно знать"…
Вторично, за все время в тюрьме, мое сердце на миг остановилось от сжатия холодной руки. Все еще не веря своим ушам, я хрипло и отрывисто выдавил из себя три слова:
— Как его имя?
— Чье? — удивленно спросил конвоир… — Мальчика…
— Женькой звали.
— Что же с ним? — стоном вырвалось у меня. Конвоир равнодушно передернул плечами.
— Шлепнули, конечно… Расстреляли, то-есть.
Всю ночь я не мог спать. Живым стоял передо мной образ мальчика, умершего, как мужчина. Его строгие, недетские глаза смотрели на меня из-под длинных пушистых ресниц с упреком, а губы шептали:
— Дядя Миша! Ты забыл? Забыл?…
Тогда, в ту тюремную ночь, я дал ему, мертвому, клятву помнить до последней минуты моей жизни…
Я помню. И если, когда-нибудь, Бог или судьба предоставят мне возможность расчета с советской властью, я, прежде всего, рассчитаюсь с нею за 13-летнего ребенка, которого в тюремной камере подготавливал к смерти.
Глава 10 ЖАБА
Главная фигура конвейера пыток в северо-кавказском управлении НКВД — это начальник КРО (контрразведывательного отдела) майор Дрейзин. По профессии и наружности — фигура жуткая. Кроме своей основной работы, т. е. руководства контрразведкой а следственным аппаратом по особо важным политическим делам, он заведует конвейером пыток и начальствует над всеми теломеханиками. Тюрьма дала ему меткую кличку: "Жаба".