Потерпев неудачу в "беседе "с конвоиром, я решил поговорить с соседями. В кабинках справа и слева от меня были люди. Оттуда слышались шорохи, вздохи и кашель. Я начал тихонько постукивать ногтем в правую стенку кабинки, передавая соседу буквами тюремной азбуки:
— К-у-д-а м-ы е-д-е-м? О-т-в-е-ч-а-й-т-е.
— Н-е з-н-а-ю, — стуком ответил он. Из левой кабинки последовал такой же ответ… Прошло, вероятно, еще часа два и "воронок" остановился. Тяжелые сапоги конвоиров затопали по металлу в проходе между кабинками; хлопнула открывшаяся дверца одной из них и резкий зычный голос, откуда-то снаружи, ворвался в автомобиль:
— Давай выходи! Быстро!
Мне стало очень жарко и сейчас же холодно. Все чувства и мысли подавила одна: трагическая и безнадежная:
"Отмучились. Выводят на… расстрел".
Но смерть, в который уж раз, отошла назад и ожидаемая трагедия превратилась в мелкую тюремную прозу. Зычный голос скомандовал кому-то:
— Оправляйся скорее! Других не задерживай!.. Спустя несколько минут вывели меня. Вокруг была тьма степной ночи. Моросил осенний дождик, до того мелкий и частый, что в лучах автомобильных фар, вырезавших из мглы кусок дороги, казался легкой и тонкой, чуть дрожащей серебристой занавесью.
Подняв лицо вверх к дождливому небу, я, с жадностью, полной грудью глотал свежий, приятно-влажный воздух. К сожалению, надышаться вволю мне не дали. Голос энкаведиста, бывшего, видимо, начальником конвоя, у самого моего уха зычно вспугнул ночную тишину:
— Чего стал? Оправляйся! Я не удержался от вопроса:
— Все-таки, куда вы нас везете?
Энкаведист обозлился и заорал:
— Ну, чего ты все время на пулю нарываешься? Контра назойливая! Попытку к побегу захотел? Так мы ее тебе устроим!
И не дожидаясь моего ответа, толкнул меня к автомобилю:
— Лезь обратно! Быстро!..
Секунд свежего воздуха мне хватило не надолго. Испарения бензина опять начали душить меня, еще сильнее разболелась голова и увеличилось головокружение. Полуобморочная дремота охватывала мой мозг. Привалившись затылком к стене кабинки, я медленно погружался в безразличное ко всему и тяжелое оцепенение сна…
Остановку автомобиля я проспал. Из него меня вытащили полусонным, и в этом полусне еще раз повторилась, ставшая давно привычной, ночная тюремная прогулка: железные ворота, каменный двор с вышками часовых над его четырьмя углами, ковровые дорожки коридоров, заглушающие шаги идущих по ним, и дверь в камеру.
Но камера не была обычной и совсем не походила на те, в которых я уже побывал. Небольшая по размерам, она поразила меня какой-то сверхтюремной массивностью. Ее стены со сводчатым потолком были метровой толщины, вместо двери — огромный квадрат стали, а на двух окнах, прикрытых со двора козырьками, толстые переплеты двойных железных решеток. Окинув взглядом все это, я невольно подумал:
"Отсюда никогда не выйдешь. И возможностей бегства нет никаких".
Последнюю мысль вызвали у меня еще слишком свежие воспоминания о нашей неудавшейся попытке побега…
На липком от грязи бетонном полу вповалку растянулись человеческие тела. Я насчитал их девятнадцать. Под ними ничего не было подостлано. Шестеро кутались в рваные пиджаки, натянув их воротники на затылки остальные были одеты в грязные, порыжевшие от лота рубахи и сплошь истрепавшиеся в бахрому брюки, из которых торчали босые, давно немытые ноги. Две большие электрические лампочки в сетках под потолком заливая ярким светом эту последнюю степень нищеты в советской тюрьме, резко подчеркивали ее.
Несколько голов приподнялось с пола, разглядывая меня с любопытством. Одна из них сказала:
— Ну, здравствуйте!
Всмотревшись в нее, я узнал… Пронина. Он встал, крепко по-тюремному пожал мне руку и предложил:
— Садитесь и рассказывайте. Прямо на пол садитесь. Стульев, к сожалению и по обыкновению, нет.
Мы уселись рядом. Нас окружили проснувшиеся заключенные и начали задавать мне традиционные и злободневные для всех советских тюрем вопросы:
— Когда арестован? За что? Был-ли на конвейере? С кем встречался в других камерах? Что делается на воле? и т. д.
Ответив на некоторые из них, я спохватился:
— Спать надо. Скоро рассвет. Пронин махнул рукой с беспечностью совсем не арестантской.
— Днем выспитесь.
— Днем? — удивился я.
— Да, — подтвердил "вечный сиделец"
— Разве вам разрешают?
— Официально нет, но и не запрещают.
— То-есть, как? Почему? — воскликнул я с еще большим удивлением.