— Таков адат абреков, — поддерживает его черкес.
— Почему же они бросили вас в бою? — не без ехидства задает вопрос один из заключенных.
— Нас не бросали! — вспыхивает русский. — Просто ошиблись. Думали, что мы спасемся вдвоем.
— Аллах видит, что это так, — утвердительно кивает головой черкес.
Веру этих заключенных в могущество и товарищескую спайку "Горных братьев" поколебать нельзя ничем. Надеясь на то, что абреки освободят их, они, через уголовников, регулярно сообщают им о своих передвижениях по тюрьмам.
В камере им дали кличку, напоминающую нечто пушкинское: "Братья-абреки". Основанием для нее, вероятно, послужило то, что они не называют друг друга по именам, заменив их словом: брат. Впрочем, на братьев они никак не похожи. У русского, бывшего колхозника, нос картошкой, слегка мутноватые голубые глаза и рыжая щетина по-тюремному стриженых волос;
у черкеса, происходящего из древнего княжеского рода, сухое и горбоносое, по-горски породистое лицо, которому очень нехватает длинной и узкой, как кинжал, бороды.
Надежды, которыми "Братья-абреки" жили в камере, в конце концов, сбылись. В июньскую ночь 1938 года их перевозили из ставропольской городской тюрьмы во внутреннюю. "Воронок" проехал от ворот городской тюрьмы всего лишь три квартала и здесь был окружен группой вооруженных всадников в бурках. Они зарубили охрану и шофера, освободили арестованных, а "воронок" подожгли.
2. Жертва конституции
— Вот дурак! Ну и дурило же! Дергали тебя черти за язык, что-ли? Нашел, где правды добиваться! В Советском Союзе! Умнее ничего придумать не мог? Теперь вот и сиди посреди настоящих!
Такими восклицаниями и вопросами осыпали заключенные Елисея Сысоева, когда он рассказал за что арестован.
Его арестовали в день утверждения VIII Всесоюзным съездом советов "сталинской конституции", 5 декабря 1936 года и поводом для ареста послужила эта самая "конституция". На колхозном собрании, где ее, в добровольно-принудительном порядке, "обсуждали и приветствовали", Сысоев задал парторгу несколько каверзных вопросов:
— Значится, теперь я могу выбирать в правительство, кого захочу? Хоть моего соседа Трошку?
— И супротив правительства возражать за его не правильности? Землю требовать, котору мне еще Ленин пообещал?
Парторг растерялся и, запинаясь, начал объяснять слишком любознательному колхознику:
— Ты, товарищ Сысоев, не совсем верно понял…Чего там не совсем. Все понятно, — перебил его неугомонный Елисей. — Я правды добиваюсь, и не как-нибудь, а по вашей сталинской конституции. Поскольку там свобода слова объявлена… Ты мне скажи напрямик: объявлена она или нет?
— Объявлена…
— А ежели так, то я и говорю свободно. И желательно мне, значится, Сталина того… по шапке, а на его место Трошку-соседа. Человек он хороший и управлять будет по совести, без всякой принудиловки…
После такого заявления парторгу не оставалось ничего, как побежать к телефону и вызвать сельского уполномоченного НКВД.
При аресте Сысоева некоторые колхозники попробовали заступиться за него.
— Пожалейте вы Елисея, дорогой товарищ, — уговаривали они уполномоченного. — Он сызмальства придурковат, а на собрание заявился выпимши. Потому и сболтнул лишнее. Происхождения он самого бедняцкого и в колхозе работает по-стахановски. Пустите вы его.
Однако, это заступничество нисколько не помогло арестованному, а лишь рассердило энкаведиста. Он яростно заорал на колхозников:
— Молчать! Как вы смеете вмешиваться в действия НКВД? Сысоев конституцию превращал в контрреволюцию, а вы его защищать! Значит, вы враги народа? Вы против советской власти?… В тюрьму захотели?…
Уполномоченный увез Сысоева в районный центр, на прощанье пообещав колхозникам "показать, где раки зимуют".
На следующий день в колхозе началось показывание "рачьих зимовок". Всех защитников Елисея и его семью арестовали. Ни в чем неповинного Трошку, который и не думал вступаться за соседа, тоже пристегнули к общему долу "о контрреволюционном выступлении против сталинской конституции". Колхозный парторг получил, по партийной линии, строгий выговор "за притупление классовой бдительности и недостаточную политико-воспитательную работу среди колхозников".
Спустя несколько месяцев я, в тюремном клозете, прочел на стене надпись, нацарапанную чем-то острым:
"Сысоев Елисей 25 лет".
В камере "настоящих "он был мужчиной в расцвете сил: 42-летний, крепкий, ширококостный и мускулистый мужик, очень неглупый, хороший работник и специалист своего крестьянского дела. Советские газеты называли таких "потомственными крестьянами "и "мастерами земли".