— Значит Шпомер меня погубил? Хорошо! И я тоже могу. Пишите!
— Нет! Вы должны написать сами, — заявил ему Дрейзин. — Вот вам бумага, перо и чернила. Садитесь за этот стол и начинайте ваши чистосердечные признания…
Не прошло и двух часов, как Пекарь стал тем, кого в советских тюрьмах называют "сам себе Достоевский, написавший "Идиота". Сочиненная им фантастическая история обвиняла Шпомера в тягчайших преступлениях. Дрейзин прочел ее и сказал с одобрительным кваканьем:
— Та-ак, та-ак! Отлично! Но это еще не все. На вас показывают несколько работников крайкома партии, крайкома комсомола и городского совета. Вы также должны подтвердить их показания. Подумайте над этим серьезно, а через пару деньков я вас вызову. Та-ак!
Он отправил Фогеля в специальную камеру "Достоевских". Там были собраны "признавшиеся" и "признающиеся" люди. В камере царила атмосфера "признаний". Об этом только и говорили заключенные в ней:
— Надо признаваться! Этого все равно не избежишь!
— Все наши признания — чепуха. За них ни на расстрел, ни в концлагерь не погонят.
— Партия проверяет нас тюрьмой. Так для нее нужно и мы не должны ей противиться.
— Чем больше признаний, тем больше шансов выйти на волю.
Это были разговоры людей, по тюремному определению, "тронувшихся", т. е. находящихся в состоянии временного умопомешательства, охваченных навязчивой "манией признаний". В отличие от Фогеля, все эти люди побывали на конвейере пыток НКВД. Сексотов среди них не было. Осведомители в подобных камерах энкаведистам не требуются.
Прожив с "Достоевскими" неделю и слушая беспрерывные рассказы и разговоры о фантастических признаниях, вредительствах, террористических актах, шпионских злодеяниях и тому подобной чепухе, пекарь и сам начал "трогаться". Вызванный на допрос не "через пару деньков", как обещал Дрейзин, а на десятые сутки, он без сопротивления дал ложные показания на нескольких потребителей его хлеба из числа работников краевых комитетов ВКП(б), ВЛКСМ и пятигорского городского совета.
С каждым днем мания "признаний" охватывала его помутившийся рассудок все больше и, приходя на допросы, он с увлечением рассказывал и описывал истории своих и чужих несуществующих преступлений, не щадя в них ни себя, ни знакомых, друзей и даже родственников. Сочинение таких историй в кабинете следователя превратилось для него в нечто, вроде увлекательной игры.
Слушая "признающегося "в полубезумии человека, Дрейзин одобрительно кивал головой и приквакивал:
— Так-ак! Отлично, Карл Иваныч! Рассказывайте дальше! Та-ак, та-ак!..
Иногда Фогель до того завирался, что следователь останавливал его:
— Вы слишком перехватили! Так не могло быть, Карл Иваныч…
Перебивая следователя, пекарь горячо доказывал ему:
— Было именно так! Я пошел к резиденту японской разводки, но по дороге встретился с двумя членами тайной террористической организации "Белая рука", готовившей покушение на Ежова. Мы вместе обсудили планы еще трех покушений на руководящих работников НКВД, а потом…
На одном из допросов Дрейзин объявил Фогелю:
— Хватит! Иначе мы с вами та-ак запутаемся в этой фантастике, что никакой суд ее не разберет.
— Суд? Разве меня будут судить? — воскликнул Фогель.
— А вы ка-ак же думаете? — удивился Дрейзин. — Состояли в нескольких тайных антисоветских организациях, завербовали туда больше двухсот человек и хотите выкрутиться без суда. Вот ловкач!
— У меня все в голове перепуталось! Все эти показания, преступления. Но я помню… вы обещали мне работу в пекарне… Пекарню без суда.
— Какую пекарню?
У вас! В НКВД… Вы обещали за чистосердечное признание.
— Ах тогда. Ну, это я та-ак, пошутил…
Рассудок Фогеля пришел в нормальное состояние только в камере "настоящих". Не в силах молча переживать ужас им содеянного и муки совести, он рассказал заключенным всю страшную правду о себе, но никто не посочувствовал ему. Молчаливо, не сговариваясь, камера объявила "Достоевскому" бойкот.
С точки зрения заключенных он совершил тягчайшее преступление: не подвергаясь физическим пыткам, а лишь напуганный и соблазненный следователем, "вербовал" кого попало, подводил сотни невинных людей под пулю и концлагерь. Поэтому-то его и "не замечают" в камере.
Многие из "завербованных" Иоганном Фогелем получили пулю в затылок или долгие сроки заключения в лагерях. Но "сам себе Достоевский" вышел на волю. В начале 1939 года его освободили, как жертву "ежовщины".
9. Атаман "сальских ковбоев"