* * *
Бывает слава незаметной —
простой газетною заметкой
о хлебе, домне иль мартене.
И в небе, дома иль в артели
кого-то ищет
слава близкая,
ничуть не льстя и не заискивая.
Но как ее заметить,
скромницу, —
врача, рыбачку иль коровницу —
тому, с кого иконы пишутся,
а он, как хвост павлиний, пыжится?
Ты вовсе не такая, слава!
Беги же,
прячься поскорей:
стихи, поклонницы — облава
у театральных фонарей.
Певец, любимец, нету сладу.
Трезвончик выдаст за набат
и шустро превращает славу
в вино, в дерьмо, в красивых баб.
И вот уже
трубит викторию,
что у народа он в чести,
и, как в «Асторию»,
в историю
ему желательно войти.
Он славу лапает, как хахаль,
гогочет, волокет в кусты.
Но что тебе,
Микула-пахарь,
до той тщедушной суеты!
Ты смотришь, ратай,
в утро раннее,
у ног полощется земля.
В великом противостоянии
есть Человек.
И есть Земля —
отцами, дедами завещана,
чтоб семя — сеять,
колос — жать.
Земля,
упрямая, как женщина,
которая должна рожать.
Она лежит в слезах и славе,
и как испарина — роса.
И только мы
помочь ей вправе
Усильем плуга и резца.
* * *
Над нашей стройкой —
то снег, то дождики.
На стройку стайкой
летят художники,
снуют, рискуют,
в грязи ботиночки,
в обед рисуют
с девчат картиночки —
Большую Химию
отображают,
а те — хихикают,
не возражают.
Ах, Маши-Машеньки,
дугою бровки!
А мы, монтажники,
сидим в бытовке,
как черти, грязные —
бригада греется,
как черти, радостные —
работа клеится,
А жизнь-то разная,
но, в общем, ладится.
И брюки в праздники
на танцы гладятся —
танцуй до ночи,
еще захочется,
смешинки в очи
не прячь, заочница!
Девчонка-сварщик,
с ней станешь смирным:
— Давайте вальсик
вдвоем смонтируем!
Как зорька, свежая,
смеется весело:
— Что, танцы — смежная
у вас профессия?
Пускай смеется,
потом посватаем,
а мне придется
сидеть над ватманом,
а в руки ватные
рейсфедер тычется —
даешь, соратники,
политехнический!
Горит настольная,
будильник тикает…
Не топь застойная,
не заводь тихая —
жить надо начисто,
не без достоинства!
Отцами начато,
а мной — достроится.
* * *
Цветут над землею вишни.
А выше, а чуточку выше
С ведерком и кистью девушка
за лучик весенний держится.
Березонька, белобровочка,
В платочке березниковочка
Хлопочет под солнцем и дождиком
о доме, совсем новорожденном,
И окна смеются, вымыты,
и краски чисты, как вымыслы,
В квартирах еще струится
семнадцатилетье строительницы,
И дом, для людей распахнутый,
молод, как песня Пахмутовой!
Шторма, над морями — тише!
С ума, что ль, в Майами? — тише!
Маневры,
манера кланяться
пред колпаком куклуксклановца,
рекламы, казармы, нары,
седеющие сенаторы, —
как школьницу,
правду растлившие,
войну, как цветок,
растившие —
Тише!
Со мной говорит девушка.
Говорит почти неслышно,
глаз не видно в полумгле:
— Жизнь моя как эта вишня.
Корни прячутся в земле.
Корни крепко держат вишню,
хоть листочки и дрожат.
В землю лег отец у Вислы
девятнадцать лет назад.
Одинокой не забота ли?
Трое — меньше мал-мала!
Мать в колхозе на ферме работала.
Простудилась и умерла.
Младших взял в детдом заведующий.
Я — одна в пустой избе.
Но была соседка сведущей:
— В город надобно тебе!
Поживешь,
потерпишь малость,
зато — сытая.
Нянька — это специальность
дефицитная…
Город, город — сто дорог,
только б вырасти!
Ты катись, колобок,
лет четырнадцати,
Нянькой, стряпкой, судомойкой,
в кухни и дровяники…
На путевке
комсомольской
Я прочла:
«Березники».