Императрица тут же принялась "ковать железо, пока горячо". Вызвав к себе Кампредона, она прямо и просто предложила в невесты Людовику царевну Елизавету. На следующий день посла посетил «сам» Меншиков и произнес блестящую речь в защиту предложения императрицы: раз инфанту отсылают «восвояси», то почему бы королю не жениться на Елизавете? Меншиков принялся расхваливать физические и нравственные достоинства царевны, а затем помянул, что в истории уже имеются прецеденты брачных слияний Франции с Россией (в XI в. Генрих I внук Гуго Капета, женился на дочери Ярослава), словом, с точки зрения как физической, так и исторической, и политической, брак Людовика и Елизаветы мог бы быть только желателен обоим нациям!
Через два дня Екатерина снова вызвала Кампредона и дополнила свой план: французского принца крови можно было бы женить на дочери изгнанного польского короли Станислава Лещинского и со временем возвести первого на польский престол!
Все это Кампредон сообщил своему правительству.
Но мы уже упоминали, что в то время Францией правила вздорная маркиза де При. Мысль о браке Марии Лещинской пришлась ей очень по сердцу, было решено женить короля на Лещинской, и эта вздорная мысль была к несчастью для Франции осуществлена.
Именно "к несчастью". Ни с политической, ни с физической точек зрения Мария не подходила Людовику. Ведь она была дочерью изгнанного короля, и ее-то предпочитали принцессе великой монархии! А с физической — Мария была на семь лет старше Людовика XV, да и благодаря своей холодности не могла приковать к себе надолго мужа.
Правда, на первых порах у новобрачных дети рождались в самый кратчайший срок и почти без перерывов. В четыре года брака Людовик имел уже пятерых детей! Но из этого еще нельзя выводить суждение о счастливом браке короля. Необходимо помнить, что Мария Лещинская была первой женщиной, которую познал король, и что он вместе с крайней чувственностью соединял в себе величайшую застенчивость (в юности). Но стоило только ему в первый раз побороть свою застенчивость, как с женой было порвано. Впоследствии Людовик разорил Францию на своих любовницах. Да, дорого стоила стране прихоть маркизы Де При!
Так или иначе, но Россия справедливо приняла этот брак как оскорбление. Меншиков категорически заявил Кампредону, что всякий другой брак был бы понятен, но только не этот. В результате Россия совершенно отвернулась от Франции и заключила союз с Австрией.
С этого момента первую скрипку в России начали играть немцы.
В 1726 году Кампредона отозвали и не заменили его никем: необходимейшие функции без полномочий вести переговоры исполнял секретарь посольства Маньян.
Правительство Анны Иоанновны не могло простить Франции афронт с царевной Елизаветой. Еще с национальным достоинством можно было как-нибудь поладить — какое в сущности дело было всем тем немцам, которые правили Россией, до русского самолюбия? Но если бы Людовик женился на Елизавете, то это избавило бы Анну Иоанновну и ее наследников от опаснейшей претендентки. Теперь же, успев «по-свойски» расправиться со своей девичьей свободой, Елизавета Петровна решила не выходить замуж и оставалась "бельмом на глазу" русского правительства.
Франции в самом непродолжительном времени пришлось на деле убедиться в ошибочности своей политики. Польский король Август умер, и шляхта под давлением Франции избрала на польский престол отца французской королевы Станислава Лещинского. Россия сейчас же выдвинула войска в Варшаву, сместили этого короля и возвели на его место принца-электора Саксонского.
Конечно, Франция не осталась в долгу. Кардинал Флери, державший в то время бразды правления, вовлек турок в войну с Россией, а когда русские войска под предводительством фельдмаршала Миниха одержали блестящую победу, то Франция сумела Белградским трактатом свести все успехи русского оружия "на нет".
Варшавский скандал и Белградский мир были уроком для обеих стран. Русский двор завел переговоры о возобновлении прерванных дипломатических сношений, а версальский двор предупредительно пошел навстречу.
Анна Иоанновна назначила посланником во Францию князя Антиоха Кантемира. Тогда Людовик XV приказал французскому министру при берлинском дворе, маркизу де ла Шетарди, отправиться в Петербург французским посланником.
До нас дошел мемориал, составленный французским министерством иностранных дел и врученный послу для сведения и руководства. Там было указано, как посол должен был вести себя с точки зрения этикета, чтобы не уронить достоинства представительствуемой страны; что же касается политической роли, то о ней сказано очень осторожно и двусмысленно. Так, словно мимоходом замечая, что, "вспоминая незначительность права, которое возвело на русский трон герцогиню Курляндскую, когда налицо имелась царевна Елизавета и сын герцогини Голштинской, трудно предполагать, чтобы по смерти царствующей государыни не последовали волнения", мемориал тут же спешил огородиться, что король не только ничего не предписывает на этот счет своему посланнику, но и не находит возможным предпринимать что-либо. Но к чему могла служить эта оговорка, раз у французского правительства действительно не было в мыслях интриговать против русской царствующей фамилии? К тому же далее мемориал предписывал послу "исследовать как можно вернее состояние умов, степень влияния друзей, которых может иметь Елизавета, словом, все, по чему можно было бы судить о возможности в России государственного переворота".
Вообще можно с полной уверенностью сказать, что, посылая в Россию Шетарди, Франция уже заранее считалась с возможностью вмешаться в наши внутренние дела.
Да иначе оно и быть не могло. В то время на континенте боролись три влияния: Франции, Австрии и Пруссии, и Россия давала значительный перевес той стране, с которой шла "рука об руку". При обеих Аннах — императрице и правительнице — Россия была верным другом немцев и не могла быть ничем иным. Следовательно, склонить Россию в свою сторону Франция могла только при перемене царствующей особы.
Царевна Елизавета Петровна являла все гарантии, что с вступлением ее на престол Россия от немцев перекинется к французам. С детства Елизавету Петровну воспитывали в мысли стать французской принцессой и любить все французское: кроме того, от немцев ей пришлось слишком натерпеться. Путь к сердцу "северного колосса" лежал через корону Елизаветы, следовательно, ей надо было добыть таковую!
Вот где мы, наконец, подходим к клубку, завязавшемуся в тот самый момент, когда Петр Великий поднял и расцеловал малолетнего Людовика.
VI
Из донесений Шетарди и мемуаров современников ясно видно, что с приездом маркиза де ла Шетарди, Франция, официально расшаркиваясь перед императрицей Анной Иоанновной, подпольно будировала против нее, натравливая на Россию шведов и заигрывая с Елизаветой Петровной.
Трудно было подыскать для такой роли более подходящего человека, чем тридцатичетырехлетний Иоахим Жак Тротти, маркиз де ла Шетарди. Это был идеальный образец дипломата XVIII столетия, когда от посла требовалось очень мало государственной опытности, но много лицемерия, двуличия, беспринципности и неразборчивости в средствах. К тому же маркиз был молод, хорошо сложен, красив, остроумен и любезен. Интриги были его родной стихией. Он сразу понял, чего от него ждут, а потому направился в Россию во главе блестящей свиты, с лучшим поваром того времени Барридо, с несколькими подводами великолепнейших платьев и с 100 000 бутылок тонких французских вин (в то время французское вино служило немалым подспорьем французских дипломатов, о чем свидетельствуют уцелевшие памфлеты того времени).
Русский двор, никогда не знавший ни в чем меры, устроил Шетарди такую пышную встречу, что даже сам надменный и тщеславный маркиз был смущен. Окруженный чуть не царскими почестями, он приехал в Петербург. Императрица приняла его в торжественной, пышной аудиенции, после которой посол прямо направился к царевне Елизавете Петровне. Она очаровала его любезностью и приветливостью, но зато совсем иное впечатление вынес Шетарди от посещения принцессы Анны Леопольдовны, к которой отправился от Елизаветы.