— И ты думаешь…
— И, я думаю, что если сегодня вечером там появятся два молодых человека в полумасках, то никому и в голову не придет, что под одной из них скрывается его величество христианнейший король Франции, а под другой — его верный раб, маркиз де Суврэ. Таким образом, если какая-нибудь красотка, обратившая на себя внимание его величества, выкажет склонность увенчать зажженное ею пламя, то ваше величество сможет быть спокойным, что ее толкнет на это не блеск королевского венца, а личное обаяние вашего величества!
Людовик вскочил с кушетки и со сверкающим радостью взором крикнул маркизу:
— Суврэ! Ты незаменим! Ты — мой истинный друг! Надо быть тобой, чтобы придумать такую прелесть! — Король даже захлопал в ладоши от восторга. — Нет, ты подумай сам, как это будет чудесно! Провести часок-другой в полном инкогнито, быть самым заурядным участником общего веселья, пленить какую-нибудь красоточку, которая подарит свою любовь, как она думает, купчику, или мелкому дворянину, а затем широко раскроет глаза, когда узнает, кто ее милый! Какая поэма восторгов, самых разнообразных, тонких ощущений открывается тут! Суврэ! Ты — гений! Можешь поцеловать мою руку!
Суврэ благоговейно приник к руке Людовика и сказал:
— Я счастлив, государь, что моя бесконечная любовь и преданность вашему величеству подсказали мне удачную мысль. Ведь у всех придворных сердце кровью истекло при виде страданий возлюбленного короля!
— Бедная де Майльи! — с участием сказал король. — Воображаю, как она исстрадалась в это время! Сколько времени уже мы не виделись! Вот что, Суврэ, ступай к ней сейчас, поднеси ей привезенную тобой собачку и передай, что я через несколько минут буду у нее. А оттуда мы с тобой отправимся в Париж!
— Слушаю-с и иду, государь, — ответил Суврэ.
Взяв собаку, он, почтительно пятясь, направился к двери.
III
У ДЕ МАЙЛЬИ
Суврэ застал графиню де Майльи в полном упадке духа. Эта рослая, полная, страстная брюнетка искренне, бескорыстно любила короля и отчуждение, которому она подвергалась в период долгой тоски Людовика, приводило ее в совершеннейшее отчаяние. Она не могла понять, что значит эта внезапная холодность. До самого последнего дня Луиза была все также нежна, также покорна, с той же преданностью шла навстречу малейшим желаниям своего царственного возлюбленного, как и раньше, и вдруг эта непонятная холодность! Графиня наводила справки, будучи уверена, что тут замешалась какая-то новая серьезная привязанность. И прежде бывало не в редкость, что Людовик на краткий миг увлекался кем-нибудь из придворных дам, и тогда два-три дня Луиза де Майльи бывала в забвении. Но мимолетное увлечение быстро проходило, и Людовик с удвоенной нежностью возвращался к своей единственной доселе истинной любви.
Не то было теперь. К своему удивлению графиня каждый раз получала все тот же ответ, что его величество не выходит из апартаментов, что никто из дам ни явно, ни тайно не проходил туда, что он отменил на это время все и малые и большие приемы и что даже его ближайшие друзья не решаются нарушить уединение заскучавшего короля. Тут уже графиня ровно ничего не могла понять. Король даже не предпочел ее другой, а просто бросил, как бросают надоевшее жабо или воротник. А ведь она так любила его!
И несчастная проводила дни и ночи в бесконечных слезах. Напрасно ее сестра, молоденькая, только что вышедшая из монастырской школы Полина де Нейль, старалась развлечь и утешить ее: Луиза ничего не слушала и только плакала, плакала и плакала.
Суврэ застал трогательную картину: старшая сестра лежала с распущенными волосами на кушетке в будуаре, а младшая меняла ей компрессы на голове.
Но, увидев вошедшего маркиза и узнав от него, что король шлет ей собачку и приказал предупредить о своем приходе, Луиза сейчас же вскочила с кушетки и сорвала с головы повязку. Слезы сразу высохли на ее засверкавших восторгом глазах, а бледные щеки заалелись ярким румянцем.
— Суврэ! — вскрикнула она, — я зацеловала бы вас до смерти от радости, если бы у меня была хоть минута времени. Но его величество сейчас будет здесь, и мне надо привести себя в порядок. Ступайте же в гостиную, дети мои, и подождите меня там! Ах, Суврэ, Суврэ! Сколько радости принесли вы мне. Такая очаровательная собачка! Где вы достали ее? Ну, да вы мне потом все расскажете. Идите, идите! И его величество сейчас будет здесь? Уж не сплю ли я? Вы — прелесть, маркиз! Но ступайте же поскорее! Полина! — обратилась она к сестре своим низким, грубоватым голосом, — да уведи же ты его, Бога ради! Скажи ему, что тебе нужно передать ему кое-что от Жанны, и он с радостью побежит за тобой куда угодно!
Она со смехом вытолкала молодых людей из будуара.
— Вы только сегодня приехали, Анри? — спросила молодая девушка, усаживая маркиза в кресло около причудливого столика из черного дерева, инкрустированного перламутром и цветным деревом.
Они были дружны с детства и потому "азывали друг друга просто Анри и Полетт.
— Да, Полетт, я только из Пармы, куда ездил доставать собачку для вашей сестры.
— Значит, вы еще не видели Жанны?
— Нет! А что? Разве вы действительно желаете что-нибудь передать мне?
— Нет, Анри, Луиза просто пошутила.
— Жестокая шутка! Ну, да счастливые люди всегда жестоки; когда они сами счастливы, они смеются над несчастьем других. Да и я-то хорош! Мог вообразить себе, что у бездушной, холодной высокомерной Жанны Очкасовой найдется хоть словечко для меня!
— Полно, Анри, как вам не стыдно! Вы несправедливы к ней! Вы же знаете, что Жанна не бездушна и высокомерна. Она просто глубоко несчастна. Ведь вы же знакомы с трагической историей ее прошлого!
— Вот именно, — взволнованно подхватил маркиз, — именно потому, что я знаю, насколько она несчастна, я и называю ее бездушной. Я понимаю, когда счастливые могут быть жестокими, но, чтобы несчастный мог так мучить… И если бы она еще любила кого-нибудь, я мог бы понять и отстранился бы. Но она никого не любит, кроме самой себя и своей мести!
— Нет, она не любит никого, кроме вас, Анри!
— Меня? — маркиз горько рассмеялся. — Милая моя девочка, вы, очевидно, не знаете, что такое любовь, или имеете о ней превратное понятие!
— Я уже не раз говорила вам, Анри, что Жанна не считает себя вправе отдаваться личному счастью, пока не исполнено то, что она считает долгом перед честью своего рода и перед своей родиной! Мало того, как бы она ни любила человека, но раз этот человек не идет рука об руку с ней в ее жизненных целях, она не может соединить свою судьбу с его судьбой. Жанна не похожа на большинство женщин. В ней бездна мягкости, нежности, сердечности, но там, где дело касается ее алтаря, она тверже металла… Вы упрекаете Жанну в жестокости, но и она может упрекнуть вас в недостатке любви… Разве любовь заключается в одних словах и простых уверениях? Вы знаете цель ее жизни. Что же вы сделали для того, чтобы помочь ей приблизиться к этой цели?
— Но что же я могу сделать?
— Многое, Анри. Например, согласиться на мою давнишнюю просьбу!
— Полетт, Полетт! Как вы можете требовать от меня, чтобы я…
— Милый мой, не повторяйте в тысячный раз старых фраз, а лучше лишний раз вдумайтесь в мои доводы. Не говорили ли вы сами, что Луиза — неподходящий человек для короля, что она неспособна вести его к высоким целям? Не говорили ли вы, что Франция гибнет из-за того, что король отстраняется от правления, а Флери в иностранной политике возмутительно игнорирует наши интересы? Не говорили ли вы, что удивляетесь моей твердости, патриотизму, широте моих взглядов? Так сопоставьте все это и скажите, не совершаете ли вы из излишней щепетильности греха против Франции и своего короля? Да и чего я в сущности прошу у вас! Пустяка, самой маленькой помощи!