Разумеется, все эти нападки со стороны кардинала доходили до королевы и, особенно в этот момент, крайне тревожили ее; поэтому она собрала в тайне самых опытных государственных советников и самых знаменитых адвокатов Парламента, чтобы узнать, будет ли, в случае если король женится без ее согласия, этот брак законным. Все в один голос заявили, что нет, не будет, и посоветовали королеве заранее выступить с возражением против этого предполагаемого брака. Бриенн, к которому королева всегда сохраняла доверие и которому было поручено составить этот важный документ, пообещал добиться его регистрации на закрытом заседании Парламента, в случае если король тайно женится на племяннице кардинала.
Королева ни слова не говорила министру о своих опасениях, и потому она была сильно удивлена, когда однажды, коснувшись вопроса о женитьбе короля, он сам завел разговор об этом предполагаемом браке, смеясь над глупостью своей племянницы, которая могла поверить обещаниям двадцатилетнего короля, но высмеивал он ее так, что в этой шутливости можно было увидеть скорее прощупывание почвы, чем осуждение. Анна Австрийская воспользовалась случаем и, спокойно выслушав кардинала, сказала:
— Сударь, я не думаю, что король способен на такую низость; но если допустить, что он ее задумал, то я предупреждаю вас, что вся Франция восстанет против вас и против него и что я сама возглавлю это восстание и заставлю принять в нем участие моего второго сына!
Через несколько дней письменное возражение против этого брака было составлено и показано Мазарини. И тогда, отказавшись от надежд, которые, по-видимому, он какое-то время лелеял, Мазарини возобновил попытки прийти к соглашению с Испанией, но делал при этом вид, что продолжает вести переговоры с Савойей. На самом деле, и тот, и другой вариант женитьбы короля был выгодным: союз с Савойей был средством продолжить войну, союз с Испанией — средством упрочить мир.
С наступлением весны возобновились тревоги, связанные с войной. На этот раз кампания началась с измены. Маршал д’Окенкур, прельщенный прекрасными очами г-жи де Шатийон, которая уже имела в числе своих поклонников короля, герцога Немурского и принца де Конде, вступил в переговоры с Конде и согласился сдать ему Перонну; к счастью, об этой измене стало известно своевременно, и король отстранил маршала от командования войсками.
Впрочем, эта измена вскоре была наказана еще более жестоко: маршал д’Окенкур, перешедший на сторону врага и оборонявший взятый в осаду Дюнкерк, приблизился к нашим линиям с целью провести рекогносцировку на местности, получил смертельное ранение и скончался, изъявив глубокое раскаяние и попросив у короля единственной милости — быть похороненным в церкви Богоматери Льесской, на что получил согласие.
Вследствие измены маршала было решено, что в этом году король отправится к армии ранее обычного; но, до того как он покинул Париж, произошло еще одно примирение, на этот раз с г-ном де Бофором, который, находясь в изгнании, выказал твердость и гордость, не пытаясь с помощью какой-либо подлости обрести дружбу с министром и желая, чтобы между тем, что было сделано против него, и его согласием примириться с двором прошло подобающее время. Мазарини, со своей стороны, по совету герцога Вандомского видел в герцоге де Бофоре лишь брата герцога де Меркёра, своего племянника, и, как только Бофор снова вошел в милость, принял его в число своих друзей и поставил его, по праву преемственности, по главе Адмиралтейства, которым в продолжение войны руководил герцог Вандомский.
Король уехал на другой день после Пасхи и начал с того, что лично появился перед Эденом, который незадолго до этого взбунтовался; но, поскольку никакой вероятности принудить Эден к повиновению не было, Мазарини не захотел, чтобы Людовик XIV продолжал бесполезное и, следовательно, унизительное стояние под стенами этого города, и потому решено было идти к Кале, чтобы постараться осуществить главный план этого года — совместно с англичанами захватить Дюнкерк. Дело в том, что с целью устрашить Испанию кардинал Мазарини заключил союз с Кромвелем.
Дюнкерк был захвачен 14 июня, но радость, которую вызвало это событие, вскоре омрачилась неожиданно начавшейся болезнью короля. 22 июня Людовика XIV охватила крапивная лихорадка, которая не прекращалась ни на минуту и в итоге развилась настолько, что вскоре начали опасаться за его жизнь. В этих обстоятельствах несколько человек выказали королю свою преданность; прежде всего, речь идет о королеве, решившей удалиться в Валь-де-Грас, если король умрет; герцог Анжуйский не пожелал расстаться с братом, хотя лихорадка была заразной, а Мария Манчини, каждый день ожидавшая известий о больном, пребывала в отчаянии из-за того, что ей не позволили стать его сиделкой.