Юрка так и не подавал о себе никаких вестей. С момента, как он должен был вернуться, прошло почти полгода. Стоял конец октября. В местном Доме культуры вовсю готовились к празднику 7 ноября.
Этот день всегда будет напоминанием для Аглаи о её давнем позоре на всё село, после которого она так и не смогла оправиться. А всё благодаря подруженьке, что вынесла сор из двух изб на всеобщее обозрение.
Но должность художественного руководителя обязывала её готовить номера к концерту, приуроченному к этому дню. Дочь Мария вызвалась ей помочь и спеть какую-нибудь красивую песню.
Когда наступила дата концерта и на сцену вышла Маша со своим номером, зал недовольно загудел. Но Мария не обращала внимание на этот гул. Она кивнула баянисту и стала петь под музыку.
Постепенно гул стих и односельчане прониклись словами песни, которую Маша пела про себя. Она вложила в эту песню всю свою боль. Именно так она решила проститься со своим прошлым, для того, чтобы начать жить заново:
Ой, летят утки ещё два гуся.
Над быстриною пела Маруся.
Пела примяла травы руками.
Ой, летят утки над берегами.
Ой, летят утки по над водою.
Милый уехал с милой другою.
Ой, летят утки перья бросают.
Любовь девичья не угасает.
Любовь водою ты не потушишь.
Её бедою ты не засушишь.
Ой, как посею я свою долю
по суходолу по чисту полю.
Ой, как посею я свою долю
по суходолу по чисту полю.
Ой, летят утки с ними два гуся.
Над быстриною пела Маруся.
Печальной песне про Марусину девичью любовь сострадательно внимали все зрители, от мала, до велика. Бабы в открытую плакали, а мужики сурово молчали. Впервые за долгое время, местные жители не смеялись над чувствами Марии. Сегодня она как будто стала для них своей.
А на следующий день Маша собралась уехать. Она наконец решилась оторваться от юбки матери и начать строить свою жизнь самостоятельно.
Никого о том не предупредив, девушка собрала чемодан и села в автобус, следующий в Пензу, в город, в котором она надеялась начать свою жизнь с чистого листа.
Вопреки всему
Глава 16
Новость о том, что дочь уехала в неизвестном направлении, застала Аглаю врасплох. Об этом ей сказала женщина из хорового коллектива, которая своими глазами видела, как Маша садится в автобус. Она встретила женщину возле магазина и та ошарашила её своими расспросами:
- А куда это ваша Маша с утра отправилась, да ещё и с чемоданом? Видать путь-то неблизкий. И скоро ли нам ждать её обратно? Наверное теперь тоже будет в наш хор ходить? Уж так она красиво пела и песню-то ведь какую выбрала, прямо как с неё писана. А нам вы таких никогда не даёте.
- Так красиво у нас пела только Лидия, да дочь её Глашенька. Вы не знаете, когда нам Глашу обратно ждать? Скоро она там учителкой станет? - спрашивала женщина и как будто тем самым дразнила её.
Аглая даже не нашлась, что ответить этой любопытной. Она только махнула рукой, мол отвяжись, и побежала домой, где жила раньше с дочерью. Наверное рано она ей предоставила самостоятельность. Ишь какая взрослая стала, развелась, даже не спросив совета, а теперь вот уехала.
Забежав в дом, мать нашла записку от дочери, которую та написала убористым почерком на небольшом листочке и оставила его на столе:
"Мамочка, я решила уехать искать своё счастье. Позволь мне теперь самой решать, что делать со своей жизнью. Я хочу быть счастливой, но моё счастье ждёт меня не здесь. В Нечаевке меня больше ничего не держит. Замужней дамы из меня не вышло, я только поломала Юрке жизнь, да и Глаше тоже. Оказывается быть счастливой не так уж просто. Работа в библиотеке мне больше неинтересна. Найду себе работу в Пензе, а летом снова попытаюсь поступить в институт. За тебя я спокойна, у тебя есть Виктор Андреевич. Как обустроюсь на новом месте, напишу. Прощай."
Никаких упрёков со стороны дочери в этом письме не было, но мать читала и между строк тоже. После своей скоротечной свадьбы дочь полтора года жила, как на вулкане и терпела. Она никогда и ни на что не жаловалась, переживая всё внутри себя.
Друзей у неё не было, раньше отдушиной для Маши была подруга Глаша, но она своими руками вбила огромный клин между ними. Хотя нет, не своими руками, Машей, как марионеткой, руководила мать, вовремя дёргая за нужные ниточки и струны.
Аглае хотелось выть во весь голос. Её вдруг накрыла какая-то безнадёга, казалось, что дочь теперь совсем пропадёт. Родная кровиночка всё это время страдала по её вине. До неё постепенно стало доходить, что она сотворила, идя на поводу у собственной гордыни.