Замолчал, покопался в разгрузке, достал мятный «Стиморол». Рассматривал его секунд пять, а затем привычно закинул в рот три подушечки. Скривил довольную гримасу, продолжил:
– Тут все просто, практически у каждого из нас, – он обвел пальцем окружающее пространство, – кто-то из близких погиб от рук муров. И погиб страшной смертью. Гоге же вообще одолжение сделали, так бы, по-хорошему, его следовало скормить тем же пустышам. Джокер никакими принципами, пусть и извращенными, каким следует банда дядюшки Ау, никогда не заморачивался. Так что легко ушел, урод.
Сказанное как-то не вязалось с мимикой и жестами Третьяка во время казни. Или я чего-то не понимал? Мелочи же вроде косых взглядов, с одной стороны, полная ерунда. Но есть паскудная черта у подобных незначительностей: они плюсуются. Здесь не так посмотрел, там не так сказал, тут не тот жест, а когда дело доходит до выяснения отношений, и по-взрослому, это быстро все складывается на чашу весов против твоего бесценного мнения, и каждый, кто свидетельствует против тебя, добавляет веса этой чаше. А там бей, рви, борись за свою жизнь настолько яростно, насколько ты ее любишь.
После казни бандита все, кроме расставленных часовых, быстро пообедали – ели продукты, привезенные из местного супермаркета. А затем споро погрузились в технику. Спасенные свежаки: девушка и звероватый мужик…
Я поразмышлял и сам изумился. Во как! А я-то, оказывается, уже матерый рейдер, без пяти минут ветеран. Так вот, спасенных разместили в том же «Тайфуне», в котором ехали и мы. Туда же забрался и привлеченный Гранитом боец Каспер. Сейчас он напоминал нахохлившегося воробья, злого и наглого. Недовольно зыркал по сторонам, вставляя едкие комментарии в общей беседе с Третьяком.
Несмотря на увеличившееся количество техники, колонна не растягивалась. Шли почти бампер в бампер. За поселком рельеф местности постепенно понижался. Невысокие горы, поросшие липняком, перемешивающиеся с редкими дубравами, сменялись холмами с голыми макушками, а вскоре перед нами раскинулась, насколько хватало глаз, равнина. По обеим сторонам грунтовой дороги зеленели, чернели и золотились поля, на которых часто редкими островками то тут, то там, вздымались березовые и осиновые пролески. Интересно было наблюдать, как посреди сгибавшейся под тяжелыми колосьями пшеницы вдруг оказывался клочок земли с кукурузой или подсолнухом. Границы между кластерами довольно легко определять по линиям электропередачи – на стыке между сотами провода обрывались.
Практически через каждый километр, а иногда и через пятьсот метров, останавливались. Толстяк Дохлер вылезал из десантного отсека бэтээра, следовавшего в середине колонны. Пыхтя, но довольно сноровисто забирался на башню, где минут на пять замирал, зажмурив глаза и широко раскинув короткие пухлые руки. Докладывал по общему каналу: «Чисто» – и мы двигалась дальше.
– Так и будем здесь ползти, пусть и медленно, но риска меньше, – прокомментировал для меня Третьяк. – У нас обычно еще пара дронов ресовских в запасе была, поэтому быстрее все происходило, но пупсики и тут обгадили – в шишиге остались.
– А что пупсики опять сделали? – тут же влез расположившийся напротив Третьяка любопытный Каспер. Он даже подался вперед, хотя мгновение назад сидел, вальяжно развалясь.
Крестный односложно, в нескольких фразах, объяснил, рейдер поцокал возмущенно языком, затем задумался на десяток секунд, почесал щеку и выдал свой вердикт:
– Нездоровая хрень в последнее время происходит. Что-то слишком все завертелось, и как-то непонятно. Со всех направлений…
Обстановка внутри стального короба убаюкивала, расслабляла. Мерно покачивалась тяжелая машина, лишь иногда на выбоинах на дороге очередного стаба ее ощутимо трясло. Спасенная девушка оставалась пока безымянной, не успев выбрать себе имя. Она умудрилась задремать, удобно устроившись в десантном кресле сразу за водителем. Она мило улыбалась во сне, отчего ее довольно симпатичное лицо становилось уж совсем каким-то красивым и беззащитным. Натерпелась, бедолага. Хотелось укрыть ее одеялом, подоткнуть его. Давно у меня ничего нормального в жизни не было, вот подспудно и мечтаю о простом человеческом счастье, хотя обычно все мои мысли – о делах, деньгах, возможностях и связях.
Мужик-«неандерталец» думал о чем-то своем, на лице мелькала гамма чувств, от некой обреченности и покорности судьбе до лютой злобы. Тогда он стискивал кулаки и беззвучно шевелил губами. Изредка внимательно слушал рейдеров, но с вопросами к ним не лез. Или еще пока до конца не акклиматизировался, или же его за сутки успел насчет части местных реалий просветить Каспер.