— Бедняжка Люси, — вздохнула мама. — Ты никогда не умела смотреть в лицо неприятностям. Чуть что было не по тебе, ты или убегала, или утыкалась в книжку.
— Иди к черту, — сердито оборвала ее я. — Нечего ко мне придираться, речь идет о тебе.
— Прости, — тихо сказала она, — мне не следовало этого говорить.
А вот это окончательно повергло меня в шок. Сначала она сообщила мне, что уходит от папы, но это было еще только полдела. Потом она не только не отругала меня за сквернословие, она извинилась передо мной.
Я смотрела на нее, вся в холодном поту от ужаса. Должно быть, ситуация действительно серьезная.
— Люси, — сказала мама еще ласковее, — мы с твоим отцом не любим друг друга уже очень давно. И мне очень жаль, что для тебя это оказалось такой неожиданностью.
Дар речи покинул меня. Я наблюдала за тем, как рушится мой дом. Вместе со мной. Оказалось, что мое «я», как я его осознавала, было настолько аморфным, что могло исчезнуть вместе с одной из своих составляющих.
— Но почему сейчас? — заговорила я наконец. — Ты утверждаешь, что вы уже давно не любите друг друга, чему я все равно не верю, а теперь вдруг решили расстаться. Почему?
Не успела я договорить, как сама догадалась почему. Новая прическа, макияж, наряды — все встало на свои места.
— О господи, — выдохнула я. — Не может быть. У тебя появился кто-то другой — да? У тебя… у тебя… бойфренд?
Она боялась взглянуть мне в глаза. Моя догадка была верной.
— Люси, — жалобно произнесла она, — мне было так одиноко.
— Одиноко? — повторила я. — Как тебе могло быть одиноко, когда у тебя был папа?
— Люси, пойми, прошу тебя, — умоляла мама. — Жить с твоим отцом — это все равно что жить с ребенком.
— Не надо! — остановила ее я. — Не надо перекладывать всю вину на него. Это ты сделала, это ты во всем виновата.
С несчастным видом мать смотрела на свои ладони и больше не пыталась оправдаться.
— И кто же он? — процедила я. — Кто этот… твой бойфренд?
— Пожалуйста, Люси, — еле слышно пробормотала мама. Ее непривычная мягкость окончательно выбивала меня из колеи: я привыкла общаться с резкой, острой на язык матерью.
— Скажи, кто он, — потребовала я.
Она лишь смотрела на меня глазами, полными слез. Почему она не хотела называть его имя?
— Это кто-то, кого я знаю? — еще больше встревожилась я.
— Да, Люси. Извини, Люси. Я никогда не думала, что такое может случиться…
— Да скажи же мне, кто он, наконец, — взорвалась я, чувствуя, как заколотилось в груди мое сердце.
— Это…
— Ну?
— Это…
— КТО? — почти на все кафе завопила я.
— Это Кен Кирнс, — решилась она.
— Кто? — не сразу поняла я. — Кто такой Кен Кирнс?
— Кен Кирнс. Ну как же, ты должна знать. Кен Кирнс из химчистки.
— А, мистер Кирнс, — сказала я, смутно припоминая старого лысого типа в коричневой куртке и со вставными челюстями, которые, казалось, жили собственной жизнью, независимо от мистера Кирнса.
Какое облегчение! Я-то испугалась (как ни абсурдно это звучит), что она влюбилась в Дэниела и что он ответил ей взаимностью. Эти его намеки на какую-то новую таинственную женщину, и то, как мама флиртовала с ним во время его визита, и слова Дэниела о том, что он находит мою мать привлекательной, — все это вместе навело меня на невыносимо ужасную мысль.
Уф, ладно. Хорошо хоть, что Дэниел здесь ни при чем, но честное слово, мистер Кирнс из химчистки — неужели она не могла найти себе кого-нибудь посимпатичнее?
— Так, правильно ли я тебя поняла, — попыталась я разобраться в происходящем. — Твой новый бойфренд — это мистер Кирнс, тот, что с фальшивыми зубами, которые ему слишком велики?
— Ему сейчас делают другие, — со слезами в голосе пробормотала мама.
— Это мерзко. — Мне оставалось только качать головой. — Поистине, это мерзко.
Она не прикрикнула на меня, не разбранила, как она обычно делала всякий раз, когда я говорила что-нибудь неуважительное в ее адрес. Вместо этого она вела себя как покорная страдалица.
— Люси, послушай меня, пожалуйста, — сказала она, смахивая появившиеся слезы. — С Кеном я чувствую себя молодой, разве ты не видишь. Я ведь тоже женщина, у которой есть определенные потребности…
— Я не желаю слушать про твои отвратительные потребности, спасибо тебе большое, — отрезала я, судорожно изгоняя из головы образ моей матери и мистера Кирнса, катающихся по полу среди вешалок и полиэтиленовых чехлов.
— Люси, мне пятьдесят три года, это мой последний шанс побыть счастливой хоть немного. Ты ведь не можешь запретить мне это?
— Ты хочешь счастья! А как же папа? Кто подумает о его счастье?
— Я всю жизнь старалась сделать его счастливым, — печально ответила она.
— Ерунда! — выпалила я. — Ты всегда старалась сделать его несчастным. Почему ты не ушла от него давным-давно?
— Но… — сделала она слабую попытку защитить себя.
— Где ты собираешься жить? — перебила ее я, борясь с тошнотой.
— С Кеном, — прошептала она.
— Где он живет?
— Это тот желтый дом напротив школы. — Ей не удалось скрыть свою гордость: Король Химчисток Кен, очевидно, имел кое-какие накопления.
— А как же твои брачные обеты? — спросила я, намеренно целясь в самое больное место. — Ведь ты обещала, и не просто так, а в церкви, что будешь с папой до гробовой доски, в горе и в радости?
— Пожалуйста, Люси, — жалобным голоском произнесла моя мать. — Если бы ты знала, как я мучилась из-за этого. Я молилась и молилась, прося совета…
— Какая же ты лицемерка, — воскликнула я. Не потому, что меня волновали соображения морального порядка — как раз с этим у меня проблем не было, а потому, что моей целью было уколоть ее побольнее. — Столько лет ты запихивала в меня учение католической церкви, критиковала незамужних матерей и аборты, а сама ничуть не лучше их. Ты прелюбодейка, ты нарушила свою драгоценную седьмую заповедь…
— Шестую, — поправила она меня, на время став той матерью, к которой я привыкла.
— Что?
— Я нарушила шестую заповедь, седьмая про воровство. Чему тебя только учили в школе?
— Вот видишь, вот видишь! — горько торжествовала я. — Опять ты судишь других, считая себя лучше всех! А в своем глазу бревна не замечаешь!
Она свесила голову и сплела пальцы. Снова мученица.
— Интересно, что сказал отец Кольм, узнав об этом? — ядовито спросила я. — Думаю, он уже не так улыбается тебе, как раньше. Ну, так как? — добивалась я ответа от молчавшей матери.
— Мне больше не разрешают расставлять цветы у алтаря, — призналась она наконец. Большая слеза скатилась по ее щеке, оставляя дорожку в неумело наложенной пудре.
— И правильно, — фыркнула я.
— И еще комитет отказался принимать на ярмарку мой яблочный пирог, — добавила она, и слезы нарисовали на ее лице еще несколько полосок.
— Молодцы! — горячо похвалила я неизвестный мне комитет.
— Наверное, они решили, что это заразно, — добавила она со слабой улыбкой. Я ответила на это долгим холодным взглядом, который довольно быстро стер эту улыбку.
— И какое удачное время ты выбрала для того, чтобы сообщить мне эту замечательную новость! — выплескивала я свое раздражение. — А ты подумала, смогу ли я работать после этого?
Этот упрек был вовсе несправедлив, потому что Айвор ушел куда-то, и работать я все равно бы не стала. Но дело было не в этом.
— Извини, Люси, — тихо сказала мама. — Мне хотелось сразу тебе все рассказать. Чтобы тебе не пришлось услышать это от кого-нибудь другого.
— Ладно, — сварливо буркнула я и взяла свою сумочку. — Ты рассказала мне. Большое спасибо и до свидания.
Денег за свой обед я не оставила. Пусть она сама платит за сандвич, который я не смогла съесть только по ее вине.
— Подожди, пожалуйста, — взмолилась мама. — Не уходи, Люси. Дай мне договорить, больше я ничего не прошу от тебя.