Годунов вздохнул и проговорил:
– Если в меру! Всему надо знать меру. Вот только многим ли ведомо, какова она? Где ее границы, где та черта, до которой можно, за которой нельзя? Очень не многим.
Годуновым завладели размышления. Тот факт, что смены настроения стали охватывать его чаще и сильнее, он заметил недавно. Отец зашел в детскую к дочери Ксении. Он намеревался просто поговорить с ней, приласкать добрым, увидел беспорядок на столе и накричал на нее. Да так, что девочка испугалась, забилась в угол возле печи, заплакала, закрыла ладонями красивое лицо.
Борису надо было бы пожалеть ее, свою маленькую, беззащитную кровинушку. Но гнев, взорвавший его совершенно неожиданно, одержал верх. Он разбросал по полу детские рисунки и ушел, оставил дочь в незаслуженной обиде, недоумении и слезах. В большой зале Годунов остепенился, успокоился. Ярость улеглась так же внезапно, как и появилась.
Он осознал неправоту своего поступка, хотел вернуться к дочери, попросить прощения, но с ней уже была мать. Да и как отец объяснил бы ей свою беспричинную ярость? Слепой любовью? Хороша любовь, которая проявляется вот так.
Мария, конечно, заметила изменения в муже. Но что она могла поделать, когда сам Борис не справлялся с этой бедой? Если только посоветовать ему обратиться к лекарям, не иноземным, которые сготовили бы кучу разных пузырьков, содержимое которых смердит как разлагающийся труп, а к своим, местным, что по старинке делают отвары из трав да ягод. Но разве он послушает ее?
Борис последнее время слушал только себя и прекрасно знал, как легко лечебные отвары превращаются в смертельную отраву. Он сам был грешен в подобном, желал бы забыть это, да не получалось.
Трудна дорога к власти. Не всякому дано одолеть ее, переступить через то, что отрезает все пути назад.
Борис смог преодолеть себя, выбрал путь пусть подлый, грешный, но верный, который должен привести к цели. Или к плахе.
В коридоре послышались шаги. Прислуга могла пропустить в дом только тех, кого ей было приказано. Значит, пришли те люди, которых так ждал Годунов.
Дверь в залу открылась, появился окольничий Клешнин Андрей Петрович.
– Дозволь войти, Борис Федорович?
– Входи.
Клешнин прошел в залу, повернулся к красному углу, к иконостасу, трижды перекрестился, прошептал короткую молитву, предстал перед Годуновым и доложил:
– Я нашел нужного тебе человека, Борис Федорович.
– Кто он?
– Дьяк Михайло Битяговский.
– Битяговский? – Борис погладил бороду, вспоминая.
У него была хорошая память на лица и имена даже тех людей, с которыми он общался лишь однажды.
– Это не тот, что был в Казани при воеводе Булгакове?
– Он самый, ныне служащий в Разрядном приказе.
– Почему ты выбрал его, а не кого-то другого?
– Да потому, что Битяговский как никто другой подходит для той миссии, которую уготовил ему ты.
– Ты уверен, что дьяк не подведет?
– Да, уверен.
– А готов ли ты, Андрей Петрович, голову на этом положить?
– Готов, Борис Федорович.
– Смело, но опрометчиво. Не след поручаться за постороннего человека, будь он хоть трижды верен и надежен. Так и жизни лишиться недолго. Коварству людей нет границ. Тот, кто сегодня любезно наливает в твою чашу веселящего вина, клянется тебе в вечной и верной дружбе, завтра может с ухмылкой вонзить в спину клинок.
Клешнин подумал, что Борис мерит по себе, но сказал, естественно, совершенно другое:
– Что стоит жизнь, боярин, в наше смутное время? Если я чего и страшусь, то не смерти.
– Чего же? – спросил Годунов.
– Немилости твоей!
– Моей немилости? – Борис изобразил удивление. – А что она значит? Тоже ничего. Государством с Божьей помощью правит царь Федор Иванович. Только он раздает милости или накладывает опалу. Я всего лишь его верный слуга.
– Ты будущий царь, Борис Федорович. Об этом не только бояре да князья меж собой говорят. Да и кому еще править на Руси после царя Федора, как не тебе?
– Хватит о пустом речи вести. Что будет, только Господь ведает, а не бояре да князья. На слухи же обращать внимание не след. Недостойно это, – заявил Борис.
Однако слова Клешнина явно пришлись ему по душе. Он не верил никому, в том числе и этому окольничему. Но лесть приятна. Доброе слово и животина приемлет даже от того, кто уже приготовил острый нож, дабы убить ее.
Годунов вновь смерил Клешнина пронзительным взглядом.
– От души ли говоришь, Андрей?
– От души, Борис Федорович, вот те крест. – Окольничий перекрестился.