Я вздрагиваю, затем начинаю протестовать.
— Я испачкаю его кровью...
— Мне все равно.
Споры кажутся утомительными. Он такой же упрямый, как и я.
— Спасибо.
Тихое бурчание — его единственный ответ.
Когда мы подходим к парковке, там никого нет. Сейчас только девять часов, наверное, мы пришли раньше, чем предпологалось.
— Наверное, есть кто-то на стойке регистрации... — Мой голос затихает, когда Чарли заходит на пост парковщика.
После нескольких секунд осмотра он забирают ключи.
— Оставайся здесь, — приказывает он, затем трусцой бежит к парковке.
Поднимается легкий ветерок, сдувая волосы с моего лица. Я плотнее укутываюсь в пиджак Чарли, вдыхая его восхитительный аромат.
Что-то острое упирается мне в грудь. Вглядевшись в темноту, чтобы убедиться, что Чарли не видно, я засовываю руку во внутренний карман, мои пальцы натыкаются на что-то твердое.
Я смотрю на прямоугольник. Спичечный коробок. Я прищуриваюсь, пока перепутанные буквы не обретают смысл. Написано «Пляжный домик». Название ресторана, где мы с Чарли ужинали вчера вечером. Я помню, что видела на столе рядом с зажженной свечой спичечный коробок. В какой-то момент я чуть не намочила их своим бокалом. Но я не знаю, почему он в кармане костюма Чарли.
Хруст гравия заставляет меня подпрыгнуть. Я быстро кладу спичечный коробок туда, где я его нашла, вместо этого сосредотачиваясь на приближающейся машине.
Я бросаюсь к пассажирскому сиденью, не желая, чтобы Чарли вылезал и помогал мне. У меня еще осталось немного достоинства, и я хотела бы сохранить его.
Кажется, что Чарли морщит лоб, но он ничего не говорит, когда я захлопываю дверцу и пристегиваю ремень.
И все, что я говорю, прежде чем он нажимает на газ, это:
— Ты был бы действительно хорошим врачом.
20
Последний раз я был в отдалении скорой помощи пятнадцать месяцев назад.
До этого у меня были плохие воспоминания о больницах. Все визиты были связаны с операцией на колене. И еще более давнее воспоминание о моем дедушке, бледном, окруженном пищащими машинами.
Пока мой отец не умер, я думал, что буду проводить много времени в больницах. Моим намерением было стать одной из врачей в белом халате, который бегает по больнице.
Я бросил медицинскую школу не только из-за ответственности, связанной с тем, чтобы стать герцогом, или из-за финансовой неразберихи. Я ушел, потому что та ужасная ночь заставила меня усомниться, смогу ли я это сделать.
Мог ли я быть тем, кто скажет кому-нибудь, что их отец ушел навсегда? Мог ли я ходить по коридорам больницы без того, чтобы это воспоминание не стучало у меня в голове?
Я не знал, и мне было чертовски страшно узнать наверняка.
Так же, как я боюсь сейчас.
Я запускаю руку в волосы и делаю долгий выдох, не встречаясь взглядом ни с кем из проходящих мимо. Я думаю, они пялятся на мою одежду не потому, что знают, кто я. Прошло больше года с тех пор, как таблоид опубликовал мои фотографии, на которых я выхожу из паба или клуба. Я знаю это, потому что не был в пабе или клубе больше года.
Я бросаю взгляд в конец коридора, затем возвращаюсь к изучению потертого линолеума.
Лили сказала, что она сможет зайти в смотровую одна, и я сомневаюсь, стоило ли мне прилагать больше усилий, чтобы сопроводить ее.
Также задаваясь вопросом, стоило ли мне вообще приезжать. Она была окружена близкими друзьями, которые знали ее много лет. Они бы присмотрели за ней. Позаботились о ней. Утешали бы ее. Знали, в чем она нуждается, намного лучше, чем я.
Но она позвала меня.
Ей было больно, и она позвала меня.
Никто никогда не делал этого раньше. Раньше я никому не был нужен.
И я не мог от этого отказаться. Я не хотел.
Итак, я застрял в коридоре с призраками прошлого, чувствуя тошноту из-за женщины.
Я на 90 процентов уверен, что с Лили все в порядке. Царапины на ее руке и плече были неглубокими. К завтрашнему дню они начнут затягиваться. И она была бодра и в сознании, ее не рвало, она не была сбита с толку и не проявляла никаких симптомов, указывающих на серьезную черепно-мозговую травму.
Но сейчас ничто из моего медицинского образования не помогает. Меня душит то же чувство беспомощности, которое захлестнуло меня, когда умер мой отец.
Мы ничего не могли сделать. — Так сказал мне хирург.
— Чарли?
Я поднимаю голову, с тревогой оглядывая Лили с головы до ног, когда она останавливается передо мной. Она выглядит так же, как и тогда, когда медсестра забрала ее, за исключением того, что теперь у нее в руках сложенный лист бумаги.
Я встаю.
— Это было быстро.
Казалось, прошли дни, но я не думаю, что она отсутствовала больше часа.
— Да. — Лили кивает. — Мы бы пробыли в «Нью-Йорк Дженерал» до полуночи.
— Все хорошо?
— Все хорошо. — Лили машет мне бумагой. — Бумага для выписки. И я могу принять две, — она бросает взгляд на напечатанный текст, — две таблетки парацетамола от боли. Ты знаешь, что это такое?
— Ацетаминофен. То же самое, что тайленол. Мы можем остановиться у аптеки и купить немного.
— В этом нет необходимости. Я захватила с собой Тайленол.
Лили направляется к автоматическим дверям. Я следую за ней, дыша немного легче, как только мы оказываемся снаружи.
Мы молча идем к автостоянке. Лили, кажется, погрузилась в свои тайные мысли, а я сосредоточен на том, чтобы вдыхать побольше чистого кислорода, не имеющего химического привкуса антисептика.
Почти подойдя к моему кабриолету, она резко спрашивает:
— Могу я сесть за руль?
Я смотрю на Лили, раздумывая, не затолкать ли ее обратно в больницу и не потребовать, чтобы они еще раз осмотрели ее голову. О чем она думает?
— Ни за что, черт возьми.
— Почему нет?
Ее пухлые губы подействовали бы на меня при любых других обстоятельствах.
— Почему нет? — Недоверчиво повторяю я. — Ты пьяна, ранена, находишься в чужой стране, и...
— Содержание алкоголя в моей крови составляет 0.4 промилле. Они сделали анализ. С головой все в порядке, но порезы все равно будут болеть. Я знаю, по какой стороне дороги ехать. Пожалуйста?
Ее голубые глаза умоляют. Гипнотизируют.
Но мое «Нет» звучит твердо.
— Ладно, — отрезает Лили, вытаскивая свой телефон из кармана моего пиджака. — Я просто вызову такси.
Я делаю долгий раздраженный вдох.
— Какого черта ты это делаешь?
— Потому что я не хочу ехать с тобой в машине.
Это задевает, но я не показываю виду.
— Но ты хочешь повести мою машину?
— Да! Тогда у меня будет на чем сосредоточиться, чтобы отвлечься. Мне не придется просто сидеть и думать о том, что я пропустила большую часть свадебного приема моей лучшей подруги и как...
Она внезапно замолкает.
— И как... — Подсказываю я.
Ее губы остаются упрямо сжатыми.
Я снова вздыхаю.
— Скажи мне, и я позволю тебе вести машину.
Ее глаза расширяются. Затем она втягивает нижнюю губу в рот, и мне приходится сосредоточиться на напоминании своему члену, что сейчас не время становиться твердым.
На ее платье засохшая кровь. Под обоими глазами черные пятна от потекшего макияжа. Ее помада исчезла, а пряди волос неуклонно выбиваются из причудливого завитка, частично убранные назад.