Общенациональное покаяние в России должно было начаться с иерархов РПЦ. Кому же, как не им в первую очередь присуще жгучее чувство вины, своего несовершенства, своей «тварности». Ведь само слово «клир» означает «чистые люди». Да, миряне, даже из ревнителей веры, к таковым не относятся, а священнослужители относятся. Биографии практически всех иерархов РПЦ были запятнаны постыдным сотрудничеством с «компетентными органами». Сам патриархат был возрожден Сталиным в суровые годы войны, как институт, призванный следить за умонастроениями верующих, и в первую очередь тех верующих, которые охотно заполнили тысячи храмов, открытых гитлеровцами на оккупированных территориях для богослужений и которые комиссары-политруки не решились заново опечатать и омертвить. Прежних священников, как пособников оккупантов, сослали, а новых иереев обязали своевременно сигнализировать об антисоветских настроениях среди прихожан, понуждали нарушать тайну исповеди. Соответственно и зарплату священники московского патриархата получали из бюджета, как все прочие госслужащие.
Чин покаяния был давно забыт обществом, даже теми людьми, кто стремился вести воцерковленный образ жизни в условиях тоталитарного режима. Поэтому именно священникам предстояло прилюдно покаяться и тем самым показать всем мирянам как это делается и доходчиво объяснить, зачем это следует делать. У РПЦ имелись все возможности склонить общество к люстрации, задать тон и направленность духовного очищения. Безусловно, и мировая общественность ожидала этого. Все тот же Иоанн Павел Второй намеревался посетить Москву, чтобы встретиться как с патриархом, так и с мирскими властями. Авторитет РПЦ стремительно рос. Если в начале перестройки делегации представителей московского патриархата в эмигрантских кругах неизменно воспринимали как переодетых в рясы агентов КГБ, то к началу XXI века отношение РПЦЗ к иерархам РПЦ радикально изменилось. Восстановились даже канонические и евхаристические связи между церквами.
И все же, несмотря на многочисленные обнадеживающие признаки, на переломе тысячелетий какого-то внятного сигнала к люстрации так и не произошло. Не наблюдалось и глубинного толчка к нравственному выздоровлению. Нельзя сказать, что постсоветское общество продолжало оставаться заорганизованным или зашореным, как в прошлые десятилетия, но и к самостоятельным действиям не проявляло склонности. Держала в незримой узде привычка действовать только по команде, по приказу-указу. Самостоятельные инициативы проявляли лишь воришки и мошенники, ушлые аферисты и ловкие шулера.
Образ России столь любезной сердцу участникам различных общественных движений и партий оставался весьма размытым. Кто-то призывал взять за образец общественное устройство и протекание индивидуальной жизни как в Британии или как в Швейцарии. Но оппоненты возражали, что к такой сытой и упорядоченной жизни британцы или швейцарцы шли веками. Кто-то кивал головой в сторону США, за несколько десятилетий сумевших стяжать неслыханную и невиданную доселе экономическую и военную мощь. Но всем была заведомо понятна неустранимая разница в климатических условиях. Во многих штатах население годами снега не видывало, могло проживать в легких, не отапливаемых жилищах. У нас же только на уборку снега ежегодно тратились колоссальные средства. Тогда пристальные взоры обращали на небольшие, но благополучные скандинавские страны. Почему-то и дороги там не трескались от морозов и не размывались в пору весенней распутицы, и среднедушевые доходы, включая социальные выплаты, поражали своими внушительными размерами. Но и тут находились убедительные объяснения: дескать, площадь таких стран невелика, нетрудно их обработать, освоить и не заблудиться-потеряться как в Сибири или на Дальнем Востоке. Да и менталитет тамошних жителей чересчур своеобразен: снисходительны к сексуальным извращенцам и к женщинам в сутанах священнослужителей. В общем «за морем житье не худо», но не совсем подходит для нас такая жизнь.