летчикам старшего поколения, которых по праву называют «романтиками» неба.
Закончив свое очень интересное выступление, летчик несколько секунд помедлил, а потом совершенно
неожиданно, словно самому себе, сказал:
— Теперь стало меньше романтики.
Лейтенант сел, и, как мне показалось, глаза его стали грустными.
Последнее замечание сразу же вызвало горячие споры. Руководитель занятий не торопился с выводами, дал возможность высказаться всем желающим. А их было много, и каждый офицер отстаивал свою точку
зрения. Это, конечно, хорошо. Но настораживало то, что некоторые, оказывается, видели в своей службе
мало романтического, а только повседневный и далеко не легкий труд. Романтика, дескать, — это для
земной молодежи, а у нас работа, и только работа. Пусть любимая, но лишенная романтики в прямом
понимании этого слова.
Скажу откровенно, меня такое приземление летной профессии прямо-таки огорчило. Ведь всегда
считалось, и справедливо, что в любом деле есть свои романтические стороны, которые привлекают
людей пытливых, ищущих, а особенно молодых, выбирающих будущую специальность. И совершенно
очевидно: [183] в первую очередь романтика полета делает авиацию особенно притягательной для
юношества. А тут услышал такое: успех боя в наше время больше, мол, зависит от качества летательного
аппарата, чем от мастерства тех, кто им управляет. В доказательство этого приводились такие доводы: на
современной боевой машине большинство этапов полета выполняется в автоматическом режиме. И как
бы получается, что деятельность летчика тут больше сводится к роли оператора. Свойственное ему место
в системе человек — машина — среда он занимает только там, где пилотирование производится
вручную. Самолетные автоматические системы, ЭВМ помогают экипажу, конечно. Но могут ли они
заменить его?
Отвечая на этот вопрос, пришлось выступить и рассказать об одном недавнем случае из будней боевой
учебы наших авиаторов. Вот об этом эпизоде.
Старший лейтенант Виктор Радчук на ракетоносце, увлекшись выполнением задания, попал в опасный
режим полета — инерционное вращение. Скорость намного больше звуковой, самолет бешено
вращается, высота падает. Перегрузки с неимоверной силой вдавливают тело летчика в сиденье, а он
понять ничего не может, лишь с трудом различает частое мелькание неба и земли.
Такие моменты называют стрессовыми. Иногда экстремальные условия парализуют волю или вызывают
суматошные действия пилота. И тогда остается лишь одно: спасая себе жизнь, катапультироваться.
Радчук имел право выпрыгнуть, более того, он получил с земли такой приказ. Но молодой офицер
постарался овладеть собой, действовать хладнокровно, расчетливо. Попробовал сделать более трудное.
Он шел на это осознанно, веря в свое мастерство. Вступил в силу стереотип летчика: оттренированный
до автоматизма порядок действий в особых случаях полета. [184] Преодолев перегрузку, старший
лейтенант Радчук выключил двигатель, погасил скорость, и самолет подчинился его воле. Прекрасная
профессиональная выучка его не подвела. Вот и выходит, что заменить человека в полете ничто не может, роль летчика на пилотируемых аппаратах остается первостепенной, что даже в обычном полете на
сверхзвуковом ракетоносце — всегда романтика.
Достаточно сказать, что за последние 30 лет число приборов в самолете возросло в 10 раз, а время для
выполнения операций по управлению самолетом сократилось в 7 раз. Неимоверно возросли требования к
эмоционально-волевой устойчивости пилота, быстроте его реакции, мышления и восприятия,
оперативной памяти, пространственного представления и еще более чем к двадцати психологическим
качествам, необходимым современному летчику. Человек, разгоняющий машину до скоростей, намного
превышающих скорость звука, и достигающий глубин стратосферы, испытывающий предельные
перегрузки, идет на заведомый риск, проявляет настоящее мужество. Добавим, что ему при всем этом
приходится еще решать сложнейшие тактические задачи, осваивать новые приемы вооруженной борьбы, которые мои ровесники на фронте не могли тогда себе представить. Разве это не романтика?
Подчеркнул тогда Михаил Петрович вот что:
— Виктор Радчук по возрасту мог бы быть сыном фронтовика, которому мы, ветераны, завидуем, как
завидуем высшему летному мастерству нынешних молодых наших орлят-пилотов. Советское государство
уделяет сейчас огромное внимание совершенствованию летного дела, учебе молодых, и, конечно, в
сравнении с нами сегодняшние пилоты — значительно более подготовленные люди.
Когда патриотизм, чувство долга подкреплены [185] знанием техники, отличной боевой выучкой, физической подготовкой — это то, что нам нужно. И свою любовь к Родине (романтическую мечту) молодой человек может подкрепить делом, выполненным на высоком профессиональном уровне.
Конечно, профессиональное умение должно быть освящено способностью подчинять свои интересы
интересам общества, подчинять себя воинской или трудовой дисциплине, должно быть проникнуто
высокой идейностью. Лишь сочетание обеих этих сторон создает надежный фундамент поведения в
сложных критических ситуациях. Морально и профессионально подготовленный человек сумеет одолеть
свои недостатки и быстро приспособиться к обстановке, станет действовать инициативно, смело, а если
на его долю выпадет ситуация, требующая самопожертвования, то он сможет совершить и подвиг. И этот
героический поступок будет ценой много выше, чем тот, который продиктован одной лишь удалью.
Такой урок тоже дала нам война, в которой мы победили сильного врага. Хороший урок, ему можно
следовать и в мирной жизни. Ему нужно следовать всегда.
И закончил тогда генерал Одинцов свое выступление так:
— Увидеть в малом великое, в кажущейся неприметности будничного труда его большую значимость, не
утерять, а с годами развить свою юношескую страсть к познанию — значит сохранить на всю жизнь
молодой задор, испытать радость свершения мечты.
Вспоминая тот семинар, Михаил Петрович поделился интересными мыслями о военно-патриотическом
воспитании молодежи:
— Из книг, из кинофильмов, да и из наших рассказов, из воспоминаний молодой человек уже достаточно
[186] хорошо представляет себе «технологическую» сторону войны, ее видимую, наглядную часть.
Соотнести же себя, свой характер, наклонности, привычки с психологией фронтовиков им значительно
интересней. И нам тоже интересней. Они хотят узнать нас, мы — их. Как когда-то говорилось в авиации
перед полетом: «Контакт!» — «Есть контакт!» Так и здесь: между нами и нынешним молодым
поколением «есть контакт».
Конечно же, не все просто и ясно в наших отношениях. Наши и их характеры формировались в
совершенно разных условиях. Я был комсомольцем 30-х годов, а прежде пионером. Вставал утром, и
первые слова, которые слышал, были: «Внимание, внимание! Говорит радиостанция имени Коминтерна!»
Читал вначале «Пионерскую правду», позже «Комсомолку». Иностранных языков не знал. И будь у меня
даже приемник, не стал бы слушать западные передачи, потому что ничего бы не понял.
У сегодняшних молодых людей иные условия и возможности. ...Нашему поколению было в этом плане
неизмеримо легче. Война проявила и закалила наши гражданские качества. А потом мы возвращались
домой, видели вокруг разрушенные города и села, обожженную землю, и поэтому очень многие, не
дожидаясь демобилизации, подавали рапорта: просились на трудовой фронт. Надо было неотложно
восстанавливать страну, которую мы отстояли. Это воспринималось как личный долг, как новая
обязанность.
Война и все с ней связанное были предметным воспитанием. Я не хочу сказать, что мы должны