наиболее характерную черту русской литературы во
обще. Обладая живой и впечатлительной натурой,
громадной наблюдательностью, удивительной способ
ностью впитывать в себя впечатления других, русские
обладают, по-видимому, всеми необходимыми свой
ствами, чтобы реализм — эта несомненная основа
сегодняшнего искусства — получил широкое развитие
в их литературе. Лермонтов, куда бы он ни обращал
мысль, всегда остается на твердой почве реальности,
и этому-то мы и обязаны исключительной точности,
свежести и правдивости его эпических поэм, равно как
и беспощадной искренности его лирики, которая всегда
есть правдивое зеркало его души.
П. Ф. ВИСТЕНГОФ
ИЗ МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ
Всех слушателей на первом курсе словесного фа
культета было около ста пятидесяти человек. Моло
дость скоро сближается. В продолжение нескольких
недель мы сделались своими людьми, более или менее
друг с другом сошлись, а некоторые даже и подружи
лись, смотря по роду состояния, средствам к жизни,
взглядам на вещи. Выделялись между нами и люди,
горячо принявшиеся за науку: Станкевич, Строев, Кра-
сов, Компанейщиков, Плетнев, Ефремов, Лермонтов.
Оказались и такие, как и я сам, то есть мечтавшие
как-нибудь три года промаячить в стенах университет
ских и затем, схватив степень действительного сту
дента, броситься в омут жизни.
Студент Лермонтов, в котором тогда никто из нас
не мог предвидеть будущего замечательного поэта,
имел тяжелый, несходчивый характер, держал себя
совершенно отдельно от всех своих товарищей, за что,
в свою очередь, и ему платили тем же. Его не любили,
отдалялись от него и, не имея с ним ничего общего, не
обращали на него никакого внимания.
Он даже и садился постоянно на одном месте, от
дельно от других, в углу аудитории, у окна, облокотясь
по обыкновению на один локоть и углубясь в чтение
принесенной книги, не слушал профессорских лекций 1.
Это бросалось всем в глаза. Шум, происходивший при
перемене часов преподавания, не производил никакого
на него действия. Роста он был небольшого, сложен
некрасиво, лицом смугл; темные его волосы были при
глажены на голове, темно-карие большие глаза прон
зительно впивались в человека. Вся фигура этого
138
студента внушала какое-то безотчетное к себе не
расположение.
Так прошло около двух месяцев. Мы не могли оста
ваться спокойными зрителями такого изолированного
положения его среди нас. Многие обижались, другим
стало это надоедать, а некоторые даже и волновались.
Каждый хотел его разгадать, узнать затаенные его
мысли, заставить его высказаться.
Как-то раз несколько товарищей обратились ко мне
с предложением отыскать какой-нибудь предлог для
начатия разговора с Лермонтовым и тем вызвать его на
какое-нибудь сообщение.
— Вы подойдите к Лермонтову и спросите его, ка
кую он читает книгу с таким постоянным напряженным
вниманием. Это предлог для начатия разговора самый
основательный.
Не долго думая, я отправился.
— Позвольте спросить вас, Лермонтов, какую это
книгу вы читаете? Без сомнения, очень интересную,
судя по тому, как углубились вы в нее; нельзя ли поде
литься ею и с нами? — обратился я к нему не без
некоторого волнения.
Он мгновенно оторвался от чтения. Как удар мол
нии, сверкнули глаза его. Трудно было выдержать этот
неприветливый, насквозь пронизывающий взгляд.
— Для чего вам хочется это знать? Будет беспо
лезно, если я удовлетворю ваше любопытство. Содер
жание этой книги вас нисколько не может интересо
вать; вы тут ничего не поймете, если бы я даже
и решился сообщить вам содержание е е , — ответил он
мне резко и принял прежнюю свою позу, продолжая
читать.
Как будто ужаленный, отскочил я от него, успев
лишь мельком заглянуть в его к н и г у , — она была анг
лийская.
Перед рождественскими праздниками профессора
делали репетиции, то есть проверяли знания своих слу
шателей за пройденное полугодие и согласно ответам
ставили баллы, которые брались в соображение потом
и на публичном экзамене.
Профессор Победоносцев, читавший изящную сло
весность, задал Лермонтову какой-то вопрос.
Лермонтов начал бойко и с уверенностью отвечать.