— Папочка, это ты?
— Да.
Он заглянул в гостиную. Кэти сидела в кресле, положив на подлокотник полные ноги. На ней были белые шорты и футболка — и то и другое слишком маленькое для ее габаритов. Она держала во рту кончик пряди волос, уставившись в телевизор, там шло какое-то дурацкое шоу. По экрану скакала кукла-марионетка: ковбой с веснушками и хлопающим ртом. Видны были веревочки, с помощью которых управляли его движениями, и большие башмаки на болтающихся ногах.
Чет снял спортивный пиджак и криво повесил его на плечики. Что ему за дело до того, если пиджак деформируется? Опустившись в кресло, он расстегнул воротничок рубашки и ослабил галстук, собираясь осмыслить свое положение. Через пятнадцать минут он сидел за ужином, и Ливия сделала глупое замечание о том, как странно, что южнокорейский президент Сингман Ри призвал христиан и нехристиан молиться о мире.
Он уставился на нее, моментально придя в ярость.
— Ты считаешь странным, что война может закончиться? После того как мы потеряли тридцать три тысячи американских солдат? Где у тебя мозги? Менее двух недель назад Ри отказался выпустить на свободу тридцать семь тысяч северокорейских военнопленных, саботировав переговоры о перемирии. Теперь он смягчил свою позицию, а ты тут сидишь и насмехаешься над ним?
Ливия поджала губы так сильно, что он удивился тому, что она может говорить.
— Я хотела сказать, что нет смысла нехристианам молиться о мире, когда они не верят в Бога.
— Нехристиане не верят в Бога? Это ты так думаешь. Все, кто не ходит в твою персональную церковь и не молится твоему персональному божеству, по-твоему, язычники? Ливия, нельзя быть такой идиоткой.
Он видел, что она обиделась, но ему было все равно. Ее щеки залились краской негодования, она швырнула тарелку на стол перед ним с такой силой, что чуть было не расколола ее вдребезги. Он взглянул на еду, представлявшую собой смесь капусты, варившейся так долго, что она сделалась совершенно бесцветной, и еще чего-то непонятного. Он указал на тарелку:
— Что это?
Ливия села и положила на колени салфетку.
— В первую пятницу каждого месяца готовит Кэти, и я думаю, что это блюдо очень вкусное.
— Это валлийский кролик,[9] — охотно объяснила Кэти, уже поднося вилку ко рту.
— Валлийский? Ты с ума сошла? Это не кролик. Это расплавленный сыр на тосте.
— Попробуй кусочек, ведь Кэти так старалась.
— Это дерьмо! Я не могу целый день работать и садиться за стол с подобной едой. Здесь нет мяса.
— Следи, пожалуйста, за своей речью. Здесь присутствует юная леди.
Чет отодвинул тарелку.
— Извините. — Он встал из-за стола и спустился в кладовку, где достал с полки фляжку и в шесть глотков допил остававшуюся в ней водку. Этого было недостаточно, но, возможно, ему удастся прожить следующие пятнадцать минут, контролируя себя.
Он вернулся к столу и начал есть, стараясь вести себя как нормальный мужчина. Мужья по всей Америке, должно быть, садились за ужин именно так, с женами и дочерьми, похожими на тех, которые сейчас были перед ним. И что они делали? Разговаривали? Ну что ж, он тоже может. Ясное дело, не было смысла обсуждать мировые проблемы. Он взглянул на Кэти, которая в это время жевала, и сказал:
— Я видел сегодня твою подругу.
— Кого?
— Лайзу.
— О… — Дочь так старалась придать своему лицу равнодушное выражение, что он подумал, что она не расслышала.
— Что случилось?
Кэти бросила на него быстрый взгляд.
— Ничего. Почему ты спрашиваешь?
— Шесть месяцев назад вы были как сиамские близнецы. Вы поссорились?
— Нет, папа.
— Тогда почему вы больше не видитесь?
— Мы видимся. Все время. Она была сегодня занята. Это что, незаконно?
— Она не показалась мне занятой. Если, конечно, не считать занятием обед в городе.
— Лайза не обедала в городе.
— Я подумал, что сегодня ее день рождения. Разве ты не упомянула об этом за ужином вчера вечером?
— И что из того?
— Ничего. Просто я думал, что она весь день проведет с тобой.
— Мы разговаривали по телефону. Она сказала, что ее мама заболела и, может быть, даже заразна, иначе бы она пригласила меня отпраздновать.
— О-о-о… — произнес он. — Ну что ж, возможно, это все объясняет.