Генерал (Годару). Он очарователен.
Годар. Очарователен!
Генерал (представляет Годара доктору). Господин Годар.
Годар. Де Римонвиль.
Вернон (оглядывает его и сморкается. Потом продолжает). Если уж и произойдет убийство, так только по ошибке: потому, что человек в пылу ссоры не рассчитает удара. А наш Шампань простодушно радуется, что овдовел, так сказать, естественным образом. И действительно, жена его умерла от холеры. От азиатской холеры; это заболевание редкое, но все же встречается, и я очень рад, что мне довелось стать свидетелем случая, который мне не приходилось наблюдать со времен египетского похода[4]... Если бы меня вовремя пригласили, я бы спас больную...
Гертруда. Ах, какое счастье! Меня ужасала мысль, что в нашей местности, где спокойствие не нарушалось целых двенадцать лет, могло произойти убийство.
Генерал. Вот к чему приводят сплетни! Но уверен ли ты, Вернон?
Вернон. Уверен ли я? И это спрашивают бывшего полкового врача, который пользовал двенадцать французских армий, начиная с тысяча семьсот девяносто третьего по тысяча восемьсот пятнадцатый год... который практиковал в Германии, Испании, Италии, России, Польше, Египте... Это спрашивают у врача-космополита!
Генерал (хлопает его по животу). Ах ты, шарлатан! Он в этих странах уморил больше народу, чем я.
Годар. Однако какие же ходили слухи?
Гертруда. Будто наш мастер, несчастный Шампань, отравил свою жену.
Вернон. Как на грех, накануне ее смерти между ними произошла потасовка. Они, увы, не следовали благому примеру своих хозяев.
Годар. А казалось бы, подобное счастье должно быть заразительным. Но совершенства, которые восхищают нас в графине, столь редкостны!
Гертруда. Какая же заслуга любить превосходного человека и прелестную девушку?
Генерал. Ну, Гертруда, перестань. Нельзя же говорить такие вещи при посторонних.
Вернон (в сторону). Именно для посторонних это и говорится, — чтобы поверили.
Генерал (Вернону). Что ты там бормочешь?
Вернон. Говорю, что мне шестьдесят семь лет, что я моложе вас и хотел бы быть любимым, как вы... (в сторону) дабы увериться, что это действительно любовь.
Генерал. Ну, и завистник! (Жене.) Дитя мое, вознаградить тебя может только бог; он, я знаю, дарует мне силу любить тебя.
Вернон. Вы забываете, друг мой, что я врач; ваши слова годятся разве что для романса.
Гертруда. Иные романсы, доктор, очень правдивы.
Генерал. Вернон, если ты не перестанешь дразнить жену, мы с тобою поссоримся: сомнение в нашей взаимной любви для меня горшее оскорбление.
Вернон. Да я вовсе и не сомневаюсь. (Генералу.) Но с божьей помощью, вы любили столько женщин, что я как врач не могу не восторгаться вами — в семьдесят лет и такой добрый христианин.
Гертруда незаметно направляется к дивану, где сидит доктор.
Генерал. Тсс! Друг мой, последняя любовь всегда самая сильная.
Вернон. Вы правы. В юности мы любим со всею силою, — а она постепенно уменьшается; в старости же мы любим со всею слабостью, — а слабость-то все возрастает.
Генерал. Ах ты, язвительный философ!
Гертруда (Вернону). Доктор, почему вы, человек безусловно добрый, стараетесь посеять сомнение в сердце Граншана? Вы ведь знаете, как он ревнив; он способен убить при малейшем подозрении. Я настолько уважаю это чувство, что теперь не вижусь уже ни с кем, кроме вас, господина мэра и господина кюре. Неужели вы хотите, чтобы я отказалась и от вашего общества, которое нам так мило, так приятно! Ах, вот и Наполеон!
Вернон (в сторону). Война объявлена! Она разогнала всех, прогонит и меня.
Годар. Доктор, вы здесь на правах члена семьи; скажите мне, что вы думаете о мадемуазель Полине?
Доктор встает, оглядывает его, сморкается и молча отходит. Звонят к обеду.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Те же, Наполеон и Феликс.
Наполеон (вбегает). Папа, папа! Ведь правда, что ты позволил мне ездить верхом на Коко?
Генерал. Конечно, позволил.
Наполеон (Феликсу). Вот видишь!
Гертруда (утирает лоб сына). Как он разгорячился.
Генерал. Но с условием, чтобы тебя кто-нибудь сопровождал.
Феликс. Значит, господин Наполеон, я был прав. Наш шалунишка, барин, решил один объездить на пони всю окрестность.
Наполеон. Он за меня боится! А я сам ничего не боюсь.
Феликс уходит. Опять звонят к обеду.
Генерал. Поди-ка, я тебя за это поцелую. Настоящий гвардеец растет!
Вернон (смотря на Гертруду). В отца-гвардейца пошел!
Гертруда (резко). Характером он весь в отца, а наружностью похож на меня.
Феликс. Кушать подано.
Гертруда. Однако где же Фердинанд? Он всегда такой точный. Наполеон, сбегай к фабрике, посмотри, не идет ли Фердинанд, и скажи ему, что уже звонили к обеду.
Генерал. Да нам незачем его ждать. Годар, предложите руку Полине.
Вернон предлагает руку Гертруде.
Э, э, Вернон! Тебе бы пора знать, что никто не имеет на это права, кроме меня.
Вернон (в сторону). Ей-богу, он неизлечим.
Наполеон. Фердинанд там, в главной аллее... я его видел.
Вернон. Дай же мне руку, тиран!
Наполеон. Держи, тиран. Вот я сейчас тебя потираню, и здорово... (Вертит Вернона.)
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Фердинанд один. Осторожно выходит из комнаты Полины.
Фердинанд. Мальчишка меня спас, но как это его угораздило увидеть меня в аллее? Еще одна такая неосторожность — и мы погибли. Надо во что бы то ни стало выпутаться из этого положения. К Полине сватаются... Годару она отказала. Генерал, а особенно Гертруда постараются узнать причины отказа. Сейчас выйду на веранду и сделаю вид, будто я пришел по аллее, как сказал Леон. Лишь бы не заметили из столовой... (Наталкивается на Рамеля.) Эжен Рамель!
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Фердинанд и Рамель, потом Феликс.
Рамель. Какими судьбами, Маркандаль...
Фердинанд. Тс!.. Никогда не произноси здесь этого имени. Если генерал узнает, что я — Маркандаль, что это моя фамилия, — он пристрелит меня, как бешеную собаку.
Рамель. Да почему же?
Фердинанд. Потому что я сын генерала Маркандаля.
Рамель. Которому Бурбоны отчасти обязаны тем, что им пришлось совершить вторичное путешествие[5].
Фердинанд. В глазах генерала Граншана покинуть Наполеона и служить Бурбонам — значит изменить Франции. Увы, мой отец подтвердил, сколь правильно это мнение, ибо умер от горя. Итак, помни, меня здесь зовут Фердинанд Шарни, по фамилии моей матери.
5