Я еще во время учебы в Ленинграде любил этот театр, а посему своего знакомого артиста попросил (парень жил в соседнем номере) организовать для меня просмотр репертуара, что было невозможно на законных основаниях – билеты на спектакли в городе распространялись только среди местной знати и мафии (край-гор-райкомы, исполкомы, управление культуры и торговли, профсоюзы и т.д.). Получив восемь “контрамарок” на каждый из спектаклей, привезенных ленинградцами, пообещав взамен обильный прозаический обед для всей труппы, я заделался театралом на ближайшие две недели. Сырейщиков и Ольховский, предпочитая отдых в ресторане, от приглашения доктора разделить с ним любовь к искусству отказались.
И дни потекли, насыщенные сборами и разборами, надоевшими хуже старой любовницы, но вознаграждавшие доктора великолепием гастрольных спектаклей по вечерам. Комбриг даже не подозревал, что его офицер, обязанный денно и нощно стоять на страже боевой готовности кораблей, может себе позволить такую безответственную нескромность, как посещение театра и барскую роскошь проживания в гостиничном номере. В руководящей голове каперанга подобная крамола уложиться не могла. Советский офицер из плебеев не имеет права на роль дворянских выкормышей царской гвардии.
Однажды, в точном соответствии с графиком, утвержденным лично комбригом, я должен был оставаться на корабле, как “обеспечивающий” офицер штаба. На вечернем докладе исполняющий обязанности начальника штаба флагштурман Егоров доложил:
– Сегодня, согласно графику, обеспечивает флагманский доктор Иванов.
Для читателя, как и для, любого офицера, слово “обеспечивает” совершенно непонятно. Уставами определены такие виды деятельности службы, как дежурство и вахта. Об “обеспечении” там нет и намека. Однако, недремлющая руководящая мысль изобрела подобный вид ратного труда, чтобы “служба раем не казалась”. Это “обеспечение” означает примерно то, что офицер штаба, лишенный права схода с корабля к семье, остается в течение ночи в дружном коллективе корабельных офицеров. Заниматься при этом он может чем угодно, но – утром докладывает о проделанной непроделанной работе. И обеспечивающий заложник всегда будет выдран начальством, если на корабле, где спит этот “заложник”, что-либо случится из разряда ЧП: самовольная отлучка матроса, например. На утренней “пятиминутке” комбриг будет полчаса обвинять “заложника” в отсутствии у него служебного рвения и офицерской чести. И наиболее интеллигентное обвинение из уст комбрига будет звучать примерно так: “Вы товарищ..., занимаетесь только пережевыванием пищи и отбрасыванием кала”.
Сидя на корабле, который навевал на меня грустную думу, подобно несжатой полосе, любоваться которой предстояло много лет, я вспомнил один случай из серии “организации схода офицерского состава”. Флагманским врачом я был назначен после длительного похода, продолжавшегося девять месяцев. “Условие обстановки” в соединении, куда я был назначен, не позволяли комбригу отпустить меня на сход или домой в краткосрочный отпуск еще в течение трех месяцев, так что я ровно год выходных не имел. Подобные перегрузки могут подвигнуть любого военмора на нарушение воинской дисциплины, что и случилось благополучно со мной. Однажды, уйдя в поселок Заветы Ильича в среду вечером, из “самохода” я прибыл утром следующей среды, сам себе предоставив для отдыха ровно пять дней.
Заявившись в каюту комбрига, я был встречен ласково и радушно. Самое малое, что меня ожидало, это “стопроцентная вероятность увидеть свои я....висящими на клотике “Гневного”. Однако, комбриг, оценив ситуацию с организацией моего личного отдыха в течение года, принял довольно гуманное решение:
– Ладно, док! Черт с тобой, прощаю. Служи спокойно. В следующем месяце поедешь домой на неделю.
Но этим инцидент исчерпан не был. После пятиминутки офицеров штаба и политотдела в кают-компании гуманист и радетель, капитан второго ранга Тюленев обратился ко мне.
– Товарищ Иванов, объясните нам, где вы были в течение пяти суток?
Я ответил, что подробную информацию по этому вопросу я уже выдал комбригу.
– И что вам сказал комбриг?
– Он разрешил мне спокойно служить дальше.
– Нет, Иванов, отныне вы спокойно служить не будете. У вас семья есть? – задал не относящийся, как мне казалось, к делу вопрос начпо.
– Да, у меня есть семья.
– Вы были у женщины! – выдал совершенно необоснованное в данном случае, однако, наиболее вероятное соображение радетель. – И посему я вынужден применить к вам меры партийного воздействия. Ваше поведение просто аморально! Оно никак не согласуется с чистым образом коммуниста!
В речи начальника политотдела слово “аморально” прозвучало никак не меньше десяти раз, что резало мой слух с силой неразношенных флотских ботинок. “Болезненно реагируя на критику”, и допустив недопустимую несдержанность, я, в свою очередь, спросил разносившего меня принципиального коммуниста:
– Товарищ капитан второго ранга, у вас есть семья?
– Да, у меня семья есть, – не ожидая ничего неожиданного ответил Тюленев.
– А разве не аморально то, что вы е... трахаете библиотекаршу из дома офицеров?!
И вот тут произошло то, что на флоте называется “монтана, конец всему, и вилы в бок...” Воспитатель, почернев лицом, под устремленными на него взглядами офицеров штаба, резво ускакал из кают-компании. Взгляды политотдела были устремлены на меня, так беспардонно нарушившего военную субординацию. Следствием данного инцидента было то, что за два последующих года нашей совместной службы, я никогда не подвергался критике и воспитательным мерам со стороны старшего политического начальника. И домой во Владивосток я ездил регулярно, пока там жила моя семья.
Вспомнив эту историю, я рискнул уйти в театр, за что утром следующего дня был разнесен комбригом в пух и прах за нерадение к службе и странную для офицера любовь к искусству.
В соответствии с планом, ценной невероятных усилий всех категорий личного состава, корабль “Гордый” был подготовлен к выполнению задач в длительном плавании, и в назначенный день и час убыл из Союза. По итогам боевой службы он был оценен на “отлично”. Что и требовалось доказать.
Жизнь продолжается, идет строевым шагом, хромает, обрывается неожиданно, возрождается в наших потомках, преподносит сюрпризы, наносит травмы на лица и другие части тела. На кораблях и в частях подобное происходит довольно часто, так как сверхнасыщенность военных объектов военной техникой, аппаратурой, электросистемами и другими травмирующими факторами, просто не может не травмировать личный состав. Но весь советский народ знает о подобных особенностях военной службы. Поэтому речь пойдет не о них. Всем известны так же и живучие на флоте преступления против личности в воинских коллективах, называемые в отчетах о проделанной политико-воспитательной работе, как НЕУСТАВНЫЕ ВЗАИМООТНОШЕНИЯ. Это значит, что подобные взаимоотношения между военнослужащими не предусмотрены воинскими уставами. Мордобой среди мирного гражданского люда так же не предусмотрен уголовным кодексом. Но, несмотря на то, что Уставы ВС СССР и Уголовный кодекс Союза утверждены президиумом Верховного Совета, эти документы имеют совершенно разную силу законодательных последствий для граждан, нарушающих положения этих руководящих папирусов. Если вам придет в голову залепить оплеуху первому встречному на улице, то результатом сей агрессивной акции будет ваше личное водворение в Матросскую тишину или Ленинградские “Кресты”. Если же подобная идея посетит голову двадцатилетнего балбеса на корабле и, осуществленная, не повлечет за собой тяжелых последствий, то максимальное наказание, которое грозит нарушителю закона, не превысит десяти суток ареста с содержанием на гарнизонной гауптической вахте. Да и то не чаще пяти процентов всех случаев творимых безобразий. Это ведь не драка, не избиение младшего по сроку службы, не грабеж, не издевательство, не садизм... Это просто “ДЕДОВЩИНА” в армии и “ГОДКОВГЩИНА” на флоте, это просто “УРОДЛИВОЕ ЯВЛЕНИЕ”, с которым нас призывают бороться со всех трибун все категории руководителей партии и правительства, все военные руководители от ефрейтора до маршала, все военные прокуроры и политические отделы.