Она расспросила меня обо всей моей жизни, задавая разные простые вопросы, пока мы ждали рыбу. Казалось, я выложил ей все, что знал. Не понимаю, как это произошло, вообще-то, я не люблю рассказывать о себе. Выслушав, мадам Хаят протянула руку и с нежностью погладила меня по щеке. Мы некоторое время молчали. Ее молчание, как и радость, было простым и многозначительным, было в нем что-то, отчего боль другого человека становилась легче, или мне так показалось. Как прикосновение руки целителя.
Когда официант принес рыбу, она сказала:
— Я смотрю только документальные фильмы.
Мне показалось, что это такая же шутка, как и «антропология», но мадам Хаят была серьезна.
— Почему? — спросил я.
— Это так весело и так удивительно, — сказала она. — Миллиарды людей делятся всего на двенадцать знаков зодиака. Обладая тысячелетним опытом, они решили, что у нашего вида достаточно признаков, чтобы соответствовать только двенадцати знакам… Когда только насекомых насчитывается триста тысяч видов и каждый отличается друг от друга… С рыбами то же самое… А что вытворяют птицы!.. Космос так загадочен, в нем существует десять тысяч галактик в пугающе одинокой, единственной крошечной точке. Разве это не удивительно?
Саркастическая и нежная улыбка ни на секунду не покидала ее лица, словно Бог создал всю Вселенную, чтобы развлечь мадам Хаят и она законно пользовалась этим правом.
Она что-то слышала о Шекспире и о «быть или не быть».
— Разве это, — недоумевала она, — тайна человечества? Выбор между жизнью и смертью?
— Мне кажется, эта фраза выражает скорее нерешительность, — сказал я.
— Нерешительность? Люди, которых я вижу, очень решительны.
— В чем же они решительны?
— Они настойчиво творят глупости… Когда смотришь исторические документальные фильмы, то видишь, как одна и та же глупость повторяется снова и снова.
— И какая же?
Словно не услышав моего вопроса, она промолвила:
— Ешь рыбу, а то остынет… Может, выпьем еще ракы?
— Можно, — сказал я.
Официант принял заказ еще на две порции ракы.
Мадам Хаят определенно была самой интересной собеседницей, с которой только можно было разделить застолье. Она умела ярко рассказывать истории, ее ирония ко всем и всему, в том числе и к самой себе, придавала ее словам особый шарм, а разнообразные темы кружили над столом, как светлячки.
Она почти ничего не знала о литературе. Никогда не слышала о Фолкнере, Прусте или Генри Джеймсе, но знала, что генералом, победившим Ганнибала в Карфагене, был Сципион; что Юлий Цезарь носил в бою пурпурный плащ; что земная кора плавает в постоянно движущемся море огня; что некоторые лягушки замерзают, как стекло, и могут разбиться, как фарфоровая тарелка, если упадут, и оживают летом; что леопарды дерутся с бабуинами; что термиты каждый вечер выносят мусор из гнезд и для этого есть специальные отряды мусорщиков; что муравьи занимаются сельским хозяйством в своих подземных городах; что есть птицы, которые умеют пользоваться орудиями; что дельфины бьют хвостами по песку на мелководье, чтобы напугать рыбу, и так ловят в воздухе бедняг, которые в страхе выпрыгивают на поверхность; что львы живут в среднем десять лет; что некоторые виды пауков охотятся на рыбу; что тигровые жуки насилуют своих самок; что звезды взрываются сами по себе; что пространство постоянно расширяется и многое другое.
Ее ум был подобен странным и беспорядочным лавкам, где самые дешевые вещи и самый ценный антиквариат стоят рядом. Насколько я смог понять, ироничное и снисходительное пренебрежение к жизни — вывод, который она сделала из всей этой информации. Она говорила о жизни так, будто та была игрушкой, купленной на рынке, с которой можно играть, развлекаться и не бояться, что она сломается или потеряется.
Я никогда в жизни не встречал такого человека.
Ближе к концу трапезы она заговорила о богомолах, сообщив, что «самка отгрызает голову самцу, занимаясь любовью». Потом, глядя мне в глаза, добавила: «Самец продолжает трахать самку, даже когда ему оторвали голову».
Я почувствовал, как дрожит все мое существо. Я впервые услышал слово «трахать» из уст женщины.
Когда ужин подошел к концу, я начал было вставать, но у меня закружилась голова, и, стараясь не подавать виду, я осторожно ухватился за стол.
— Где ты живешь? — спросила мадам Хаят на выходе из ресторана.
— Совсем рядом, — ответил я.
— Хорошо.