Актерское любопытство взяло верх над доводами сердца, которому подавай одну только любовь и ничего больше. Алка сползла с кровати, скользнула в соседнюю комнату и с огромным наслаждением запустила сразу обе руки в карманы его брюк. Ничегошеньки. Даже носового платка нет. Стараясь не щелкать замками, она открыла его портфель и выудила еженедельник. Даты, цифры, телефоны. Максим работал агентом по недвижимости, и никаких иных записей, кроме метража квартир, условий оплаты и кредита, его еженедельник не содержал. У Алки оставалась последняя надежда на его пальто, но там, во внутреннем кармане, она нащупала только водительские права, паспорт и ключи от машины. Процедура обыска вмиг перестала быть для нее интересной и вызывала теперь лишь отвращение к собственной персоне. Что она себе придумала? Он ведь сказал, что любит ее, а она…
Никто из ее немногочисленных друзей никогда не говорил ей о любви. Это случилось с ней впервые. Тут было впору жечь фейерверки, летать на метле и обливать все вокруг шампанским, а она тупо шарила по чужим карманам. Хотя…
Алка выудила его паспорт, сладко улыбаясь: если он ее действительно любит, то хорошо бы узнать его фамилию. Ее собственная фамилия — Курочкина — совершенно не подходила для сценической карьеры, и Алка всегда мечтала ее сменить, даже в те годы, когда исполняла немую роль снеговичка или елочки в ТЮЗе. А теперь, когда предстоят съемки у самого Богомолова, тем более хорошо бы засветиться под каким-нибудь звучным именем. Может быть, фантазия ее бежит слишком далеко и слишком быстро, но все-таки когда говорят о любви, возможно, и брак не за горами. Если фамилия Максима окажется звучной, то псевдонима ей не понадобится. Алка раскрыла паспорт и тут же выронила его из рук.
У нее задрожали губы, и из глаз сами собой брызнули слезы. Она прикрыла рот рукой и поревела так несколько минут, пока в голову ей не пришла одна мысль… Она подняла паспорт с пола, перелистала странички, не нашла там больше никаких печатей и отметок, сунула его назад в карман. Возвращаться в спальню, где веяло предательством, не было никакого желания. Она отправилась в гостиную, свернулась калачиком на диване и сверлила злым взглядом потолок, представляя себе завтрашнее утро…
Поступить в театральный было сложно. Ее приняли лишь с третьей попытки. Позади оставались народные университеты в виде работы посудомойкой, барменшей, воспитательницей в элитном детском саду с беспредельно наглыми малышами, продавцом гвоздик и даже приемщицей стеклотары. Позади оставались трехлетние распри с родителями относительно необоснованного выбора профессии.
Она не сумела сказать им правду о своем провале на первом же вступительном экзамене. Если бы на втором или на третьем туре срезалась, тогда, может быть, врать и не стала бы, но вот рассказывать, что ей сказали «достаточно» после двух минут пребывания перед комиссией, было выше ее сил. Но правда, как известно, имеет способность во что бы то ни стало выплывать наружу, в результате чего папа, глава нефтяного концерна Республики Саха, чуть не получил инфаркт, когда в московской гостинице в его номер со шваброй и ведром вбежала собственная дочь, радовавшая их письмами о своих успехах в Щукинском. Разговор получился длинным и неприятным. Алка призналась в провале, но возвращаться домой категорически отказалась. Отец сначала недоумевал, уговаривал, потом негодовал и стучал кулаком по столу, но Алка оставалась непреклонной — она останется здесь и будет поступать в театральный на следующий год. Платное обучение ее не интересовало, потому что хотелось доказать и комиссии, и самой себе собственную состоятельность. Работу в гостинице она воспринимала как епитимью, наложенную собственноручно на самое себя.
Отец был страшно недоволен, но решил, что это женские дела и разбираться с дочерью должна супруга. А потому прекратил спор (тем более что не выносил споров с женщинами), сунул дочери в карман передника тысячу долларов, с напускной суровостью приняв все причитающиеся за это поцелуи, погрозил пальцем и этим ограничился.
Алка не могла рассказать ему всей правды о том, почему не желает возвращаться домой. Правда была гораздо шире и заключалась не только в ее любви к искусству, но и в аналогичном трепетном чувстве к молодому человеку по имени Гоша, с которым она познакомилась на вступительных экзаменах. Гоша был фотографом, и вся история их отношений, которую Алка поведала Мадам, была абсолютной правдой, и единственной правдой в этой истории.
Мама изводила Алку письмами в течение двух лет, раз в две недели напоминая ей о существовании отчего дома, где ее любят и ждут, что бы с ней ни случилось. Последняя фраза предполагала беременность, несчастную любовь к московскому бомжу, героиновую зависимость и все те ужасы, которыми пугают столичные газеты провинциальных обывателей. Фотограф к тому времени совсем исчез с Алкиного горизонта, и всякий раз, получая материнские письма, писанные словно под копирку, она рыдала над конвертом и мучилась сомнениями, разрываясь между голодной самостоятельностью и сытой зависимостью. После второй неудачной попытки пробиться в актрисы нагрянула и вторая любовь, оказавшаяся вдвое миниатюрнее первой как по накалу чувств, так и по временным параметрам.