Робеспьер обитал теперь в доме столяра Дюпле, на улице Сент-Оноре, где он жил «среди дураков и сплетниц», по словам Дантона. Квартируя у Дюпле, его жены, их дочерей, которые окружили его заботой и осыпали лестью, он нашел там новую семью, и когда приехала Шарлотта, она была принята как чужая. Однако Дюпле согласился поместить её у себя, и предоставил ей апартаменты на втором этаже, выходящие на улицу, полностью отделенные от комнаты, где жил Максимильен – первая претензия.
Шарлотта обиделась; мадам Дюпле резко дала отпор; состоялся неприятный разговор, и мадемуазель Робеспьер покинула дом, побудив своего брата последовать за ней. Вдвоем они поселились на улице Сент-Флорантен. Но жена столяра не считала себя побежденной: не прошло и месяца, как она с триумфом привела своего великого человека обратно в дом на ул. Сент-Оноре. Покинутая Шарлотта осталась одна, и приготовилась к скандалу, когда положение спас Огюстен Робеспьер: он был направлен с миссией в Итальянскую армию вместе с Рикором, коллегой по Конвенту, и принял решение увезти сестру с собой. Мадам Рикор, очаровательная и легкомысленная молодая женщина, также отправилась в путешествие, которое началось весело: члены Конвента в миссии были подобны государям, они пересекали Францию в комфортабельной карете. В Ницце генерал Дюмербион и офицеры его штаба ухаживали за гражданками Рикор и Робеспьер: приглашения, увеселения, конные прогулки; это было прекрасное время для Шарлоты. Некоторым патриотам, умирающим с голоду, не понравилось, что она «строит из себя принцессу». Они сговорились, чтобы в момент, когда она войдет в ложу театра, забросать её помидорами. Но, «твердая в своей добродетели», она мало волновалась из-за таких пустяков.
К несчастью, добродетель мадам Рикор была не столь непоколебимой. Огюстен Робеспьер кое-что знал об этом, и, поскольку важничанье Шарлотты было помехой веселью, он использовал свою неограниченную власть и отдал приказ своей сестре немедленно покинуть армию. Разъяренная, негодующая от такого публичного оскорбления, она наняла место в частной карете, которая направлялась в Париж, и на следующий день отправилась в дорогу.
Когда она вернулась в свое пустое жилище на улице Сен-Флорантен, то поняла, что покинута. Отвергнутая своими братьями, ради которых она сняла с себя последнюю рубашку, она осталась без средств. Пытаясь помириться с Максимильеном, она передала для него через соседку две баночки варенья. Злопамятная мадам Дюпле тотчас отослала их ей обратно. «Унесите это, - сказала она посыльной, - я не хочу, чтобы она отравила Робеспьера».
Дела были плохи; Дюпле жили в постоянном страхе. Убежденные, что все на свете замышляют убить их постояльца, они держали его за тройными засовами, и у него не хватило здравого смысла отвлечь подозрения этих людей, которых страх свел с ума. Шарлотта узнала это по собственному горькому опыту: Максимильен дал ей знать, что хотел бы её видеть; она примчалась. Он встретил её дружелюбно, казалось, даже заинтересовался её участью, и дал ей понять, что в ситуации, в которой она находится, жизнь в Париже дорога и бесполезна, и он был бы счастлив, если бы она вернулась в Аррас. Она была согласна на все…
Тем более что его друг Жозеф Лебон, прибывший за два дня до того из своего проконсулата в Артуа, завтра возвращался на свой пост: он любезно согласился сопровождать Шарлотту, и она покинула брата в кратчайший срок. Лебон во все время пути был очень услужлив; но лишь только прибыв в Аррас, мадмуазель Робеспьер узнала, что на неё донесли в народное общество как на аристократку!{2} Она испугалась: весь штат Лебона был предан Робеспьеру: красавец Далле, важная персона в трибунале, был близок Максимилиану в связи с тем, что снабжал его галстуками; Дарте, общественный обвинитель, друг Лебона, получал его указания прямо из дома Дюпле, с которыми он регулярно переписывался. Даже в тюрьме Шарлотта нашла своих знакомых: её двоюродный брат Карро был занят там раздеванием заключенных. Мужчины и женщины стояли перед ним обнаженными, а он перетряхивал их одежду, выворачивал карманы, и заставлял замолчать недовольных, похваляясь уважением, которое питал к нему «его добродетельный родственник» Робеспьер{3}.