Для Шарлотты это не должно было стать мелким унижением – видеть под этим декретом, среди подписей самых ярых термидорианцев, имя Куртуа, заклятого врага Робеспьера, которого даже она в своих мыслях обвиняла в том, что он «уничтожил бумаги Максимильена, чтобы заменить их фальшивками».
Удивительно видеть её получающей пособие у термидорианцев, у Империи, у Людовика XVIII, у конституционной монархии. Возникает подозрение, что все правительства покупали её молчание путем неких таинственных компромиссов. Но они покупали не её молчание, а скорее её отречение: заставить родную сестру Робеспьера свидетельствовать о том, что первосвященник Революции был чудовищем – вещь, стоившая для Наполеона и Людовика XVIII много больше ренты в 2000 франков.
Так Шарлотта старела в тисках нужды, и с того времени с ней больше ничего не приключалось. Но кто поведает тайну этого существования? Эта женщина, пережившая на протяжении сорока лет такую тоску, гибель столь великих надежд, молчала о прошлом. Однако, она размышляла; она, знавшая изнанку Революции, жившая за кулисами Террора, каким взором наблюдала она за последствиями событий, в которые была так тесно втянута?
Она встречалась в Ницце с молодым Бонапартом, который, не пренебрегая тем, что могло бы оказать ему помощь, был с ней очень предупредительным. Когда она увидела его, в свою очередь, возвысившимся и заменившим, перед мимолетным идолопоклонством толпы, маленького адвоката из Арраса, её сожаления ожили. Верховный ранг, до которого возвысился герой, не был ли он успехом, предназначенным Максимильену? И когда, в день коронации, император ехал через Париж для того, чтобы быть коронованным Папой, во время прохождения великолепного кортежа, не было ли это для неё видением того, другого, давнего праздника, когда её брат, тоже властитель (на один день) судеб Франции, провозгласил Верховное существо?
Этот поворот событий должен был быть для неё полным горечи. Какие взгляды могла она бросать на стеклянные кареты с позолотой, в которых красовались принцессы, сестры бедного артиллерийского офицера, которых она помнила заискивающими и униженными? Однако, если бы судьбе было угодно, она могла бы быть на их месте… Почему бы нет? Разве некогда Фуше, в то время как он держал нос по ветру, не сделал ей предложение?{9}… Она была бы теперь герцогиней!.. И её печаль усугублялась, когда она возвращалась на тихую улицу, где она укрылась, когда соседи у дверей приветствовали ее: «Добрый день, мадам Карро!», поскольку она скрывала свое проклятое имя{10}.
Она жила вместе с Матонами, которых больше не покидала, на улице Лафонтен (теперь улица Питье), недалеко от Ботанического сада. В Париже нет места более пустынного и тихого. Улица, которая совсем не изменилась с тех пор, вьется вдоль стен старого госпиталя; огромный павильон Принцев тюрьмы Сен-Пелажи господствует над массивом низких домишек.
Шарлотта жила на втором этаже в доме кожевника, занимая одну комнату с двумя окнами, выходящими одно на улицу, другое - во двор. На стенах она развесила литографический портрет Максимильена, карандашный набросок, представляющий её второго брата, и миниатюру с изображением Жозефины Богарне – это была вся её роскошь. Она сама готовила себе еду на печи, обогревавшей комнату; немного читала, много думала, иногда писала. Такой была её жизнь вплоть до самого 1834 года. Она умерла в этом году первого августа, после полудня{11}. Явился священник, но она отказалась от его услуг, заявив, «что вся её жизнь была добродетельной, и она умирает с чистой и спокойной совестью».
Когда в квартале узнали, что мадам Карро умерла, и что она была сестрой Робеспьера, это вызвало смятение, потому что до сих пор её настоящее имя было неизвестно. Понадобились двое свидетелей, сьер Фише, бакалейщик с улицы Муфтар, и сьер Торель, кожевник, сосед по дому покойной, которые отправились к нотариусу удостоверить её личность. Была составлена опись её скромного имущества: портрет Максимильена был оценен в два франка, медальон с Жозефиной в 20 су. В ящике комода нашли три серебряных столовых прибора с семейными инициалами; одно платье из «гроденапля»{12}, несколько полотняных платьев и дюжину поношенных сорочек. Общая сумма достигла 328 франков: старое кресло и шесть стульев составляли из неё 5 франков!{13}
У меня перед глазами находится печатное извещение о смерти Шарлотты; оно составлено следующим образом:
Париж, 1 августа 1834.