Я помолчала.
— Да, — наконец произнесла я, поскольку не видела причин ей лгать, ведь она прекрасно понимала, какие именно у нас с Бальсаном отношения. — Возможно, конечно. Но я не беременна.
Видимо, что-то в моем тоне сказало ей больше, чем я того хотела. Она вдруг глубоко задумалась — такой я еще ее не видела. Потом она откинулась назад, кимоно распахнулось, открыв соблазнительное пышное тело в белье из кремового шелка; сегодня она была без корсета.
— Понятно, — проговорила Эмильена.
— Да неужели? — Мне было любопытно, что она себе навоображала.
— А вы никогда не думали о том, чтобы направить его? — спросила Эмильена все тем же интимным тоном. — Мужчины — существа вполне обучаемые. Они с готовностью все усваивают, если не пожалеть времени и показать им что да как. Немного терпения и настойчивости, и они смогут приспособиться к нашим потребностям, надо только предоставить им такую возможность. — Она говорила, конечно, не о финансовых потребностях, уж это-то я поняла. Но я была так удивлена неожиданным поворотом нашего разговора, что не могла произнести ни слова. — Со мной он все проделывал достаточно хорошо, — прибавила она, приподняв выщипанную бровь. — Может, и не идеально, с другими бывало и лучше. — Она скорчила гримасу. — Я не держу тех, кто отказывается приспосабливаться, а у меня под дверью их много, целая очередь.
Наконец я обрела голос:
— Вы считаете, я должна научить Бальсана? Тренировать? Как собак?
— Ну да. Он не доставляет вам удовольствия. И вы должны что-то сделать, чтобы изменить ситуацию. Все женщины разные. Он мужчина и может не знать этого, но мы-то знаем. Откуда он это узнает, если вы не научите его?
Я не верила собственным ушам и не смогла удержаться от смеха:
— Научить? Да я сама себя плохо знаю! — Не успела я произнести это, как тут же поняла, что неумышленно попалась в собственную ловушку.
Она облизала губы:
— Так вы никогда… — Поскольку я не смогла ей ответить ничего вразумительного, хотя на этот раз прекрасно поняла, о чем идет речь, она продолжила: — Никогда не получали в постели удовольствия?
— Почему, я очень люблю спать, — едва слышно пролепетала я.
Не признаваться же ей, что я нашла применение собственным рукам, чтобы достичь сладостного трепета, от которого перехватило дыхание, — вот каков был итог моего удовольствия в постели.
— Ох, милая, да вы действительно еще совсем невинны. Просто очаровательно! Такое редко бывает в нашем кругу. И вы серьезно думаете: то, что он делает с вами… или не делает… это все?
— Я вообще об этом мало думала, — продолжала я лгать. — Хотя, признаюсь, я была…
— Разочарованы? — Она нежно погладила мою руку, и я задрожала, хотя прикосновение Эмильены не было мне неприятным. — Так часто бывает, — продолжала она, — в первый раз. Но нельзя же допустить, чтобы первое разочарование обманывало нас. Ведь мы не жены, в конце концов, а они не мужья. У нас есть иные возможности и альтернативы.
Нежное поглаживание ее пальцев проникало сквозь ткань, сладко охватывая все мое существо. Я слегка отпрянула, что было вызвано отнюдь не отвращением. Мне нравился ее запах: аромат чистого тела, тщательно вымытого с мылом, без приторного цветочного благоухания, характерного для demimondaines.[13] Именно такой чистотой пахло в свое время от нас в Обазине. Белоснежная кожа Эмильены напоминала свежевыпавший снег, сквозь кружевное белье соблазнительно просвечивали груди с розовыми сосками. И тем не менее мне стало страшно. Ведь это и была та самая пресловутая сила, которой славилась Эмильена, запретная, темная, притягивающая к себе мужчин. Вот почему она стала одной из самых преуспевающих куртизанок Парижа. Эмильена д’Алансон была воплощенным соблазном и искушением, а теперь она направляла свои женские чары на меня. И я не знала, как мне на это реагировать.
Она, конечно, все поняла.
— Хотите, я вам покажу, ma chère? — спросила она.
И фраза эта содержала не столько вопрос, сколько утверждение. Она наклонилась ко мне и прикоснулась губами к моим, я сидела неподвижно и с интересом ждала, что я буду чувствовать.
Ее поцелуй был как взбитые сливки — теплый и влажный, и сладкий вдобавок, как мед. А тем временем ее руки делали свое дело: легкие, как ветерок, они расстегивали пуговицы, сбрасывали с меня одежду, но мне не было противно. Однако и желания пока не возникало, я была лишь поражена ее смелостью и решимостью, позволяющей отбросить всякое притворство и не разыгрывать из себя скромницу. И как ни странно, меня совсем не беспокоило, что мы с ней обе женщины. В Обазине я часто видела, как девочки залезают в постель друг к другу, и думала, что монашки делают то же самое. Словом, я никого не осуждала. Я считала: если люди что-то делают, то это их личное дело и кто я такая, чтобы осуждать их, при условии, что меня не заставляют делать то же самое?