2. Мафия и феодальные владения после объединения Италии
Франкетти писал, что «со дня вступления Гарибальди в Палермо между сицилийцами и правящими кругами Италии различной партийной принадлежности начались серьезные недоразумения, не изжитые и поныне». Это утверждение в значительной мере относится и к нашим дням, хотя уже прошло 20 лет со дня предоставления Сицилии автономии.
В самом деле, высадка «тысячи» вызвала у сицилийцев всеобщий энтузиазм и пылкие надежды, так как появление Гарибальди было не столько актом, закреплявшим победу, сколько сигналом к всеобщему восстанию против тирании Бурбонов. Но как заявил умеренный Де Кордова, депутат парламента: «Если правительство получает какую-либо территорию не в результате завоевания, а из рук революции, то оно должно задаться вопросом: какие нужды породили эту революцию, и постараться их удовлетворить». Эти нужды, толкнувшие сицилийцев на революцию, были, как известно, все теми же, которые вызвали революции 1812, 1820 и 1848 годов: в основном они сводились к окончательному упразднению старого феодального порядка с порожденными им беззаконием, насилием, произволом, коррупцией. Удовлетворение этих потребностей требовало срочного раздела земель феодов между крестьянами.
На деле же, несмотря на заявления авторитетных лиц, раздававшиеся как внутри парламента, так и вне его стен и призывавшие обратить внимание на трагические условия жизни сицилийцев, за 90 лет, последовавших за гарибальдийской эпопеей, не было сделано ни одного серьезного шага в этом направлении. Спустя 15 лет после присоединения Сицилии к Италии Соннино, выступая в палате депутатов, вполне справедливо заявил:
«Положение, существовавшее в 1860 году, сохранилось и по сей день. Сицилия, предоставленная самой себе, нашла бы средство исцеления; социальное переустройство непременно было бы осуществлено, либо при разумном содействии зажиточных классов, либо в результате насильственной революции. Но мы, итальянцы других провинций, сопротивляемся такому исходу, мы узаконили существующий гнет и гарантируем безнаказанность угнетателя».
20 лет спустя история подтвердила эти изобличающие утверждения. В 1893 году правительство, возглавляемое сицилийцем Криспи, учинило жестокую и кровавую расправу над крестьянским движением сицилийских «союзов трудящихся».
Старая структура феодального и латифундистского типа осталась нетронутой, а перенесенные в Сицилию институты итальянского либерального государства оказались лишь выхолощенными схемами и в конечном счете послужили для господствующего класса только очень удобным средством для узаконения угнетения трудящихся масс. Исчезли частные вооруженные отряды, но сохранилась личная охрана, существующая и поныне, те же коски[28] мафии продолжали вербовать в свои ряды наиболее отъявленных преступников для исполнения своих «приговоров»; в тех же случаях, когда открытое применение насилия не давало полной гарантии безнаказанности, в ход пускались со все большим успехом обман, мошенничество, политическая коррупция, для которых новые институты создали благоприятные условия.
Габеллотто — член мафии, который мог навязать свою волю многочисленным семьям феода, быстро становился влиятельным поставщиком голосов, что давало ему возможность контролировать коммунальную администрацию окрестных селений — в тех случаях, когда он не осуществлял этих функций непосредственно, — и стать главным избирателем депутата — ставленника правительственного большинства «его» избирательного округа. Тесные связи между такого рода политической деятельностью и собственно деятельностью мафии, само положение этой последней были таковы, что до тех пор, пока оставалась в силе избирательная система, согласно которой в каждом округе избирался лишь один депутат, избирательные округа совпадали с районом действия той или иной мафии.
Таким образом, член мафии завязывал «политическую дружбу» с наиболее ловкими и энергичными политиканами правительственного большинства, которым он поставлял голоса и оказывал поддержку в «своем» избирательном округе. Такого рода деятельность не носила скрытого характера, напротив, член мафии стремился возможно шире афишировать свою близость к политическому другу, сопровождая его во время избирательной кампании, появляясь часто в его приемной, заставляя депутата поддерживать ходатайства своих друзей с уголовным прошлым о выдаче им разрешения на ношение оружия. Поэтому, когда этот мафист попадал в трудное положение или его прямо подозревали в совершении преступления, то его друг депутат спешил ему на помощь, и у него были на то основания. С одной стороны, он тем самым сохранял за собой голоса своего избирательного округа, а с другой, — стремился избежать скандала, в который неминуемо оказался бы замешанным в результате процесса над тем членом мафии, который был известен как его избиратель.