– А ты чем занимаешься? – сузил глаза хозяин.
– Журналист, – ответил гость.
– И о чём пишешь?
– Как о чём? Сегодня об одном, завтра о другом.
– Ну так про иван-чай напиши. Пора снова его экспортировать. Поставь вопрос ребром. И на Шри-Ланку съезди. Нельзя писать о том, чего не знаешь! Хватает таких писунов! И на радио ещё лезут выступать! А в лес не надо идти, нечего вам там делать.
– Ещё как надо! – возразил парень. – Просто попасть туда можно только из вашего посёлка: слева болото, справа карьер.
Я задумался: чего же этим приезжим там нужно-то, в лесу? Туда у нас только домашние свиньи бегают – на свидания с дикими кабанами. Хозяин, наверно, не зря запрещает… Видимо, не хочет, чтобы кто-то бродил рядом с посёлком вне поля его зрения. А парню-то как хочется туда! Всё время на лес смотрит! Что-то там есть! Сейчас птицы с камерами пригодились бы!
– Нет, – отрезал хозяин. – Не получится. Езжайте, иван-чай соберите, пока шлагбаум открыт.
Мне стало приятно, что обо мне говорят. Я действительно был открыт. Парень кивнул.
– Ладно. Всего доброго!
– Успехов, успехов… – сказал хозяин, довольный, что по его территории без разрешения комар не пролетит.
Машина уехала. Я опустился. Хозяин оглядел свой идеально подстриженный – как затылок новобранца – газон перед домом, смахивающим на трёхэтажную казарму, и пробормотал: «Пора экспортировать… поставить вопрос ребром… писуны!» Я подумал, что правильно он их в лес не пустил: никогда не знаешь, чего ждать от незнакомцев. Иногда придут ночью и пытаются меня поднять, хотя нельзя – я на замке. Я терплю. В Тибете на определённых стадиях физической медитации люди, которым не хватает терпения, считаются слабоумными. Не хотел бы я прослыть слабоумным. Хватает того, что я – шлагбаум.
Пошёл дождь. Я прислушался к своим ощущениям: чувствую, как по всему телу текут дождевые капли, как хозяин тряпкой стирает с меня птичий помёт в том месте, где горит лампочка. Чувствую, как высокая трава щекочет мой подъёмный механизм.
Тридцать пятый
Одеяло хорошее, из шерсти. До этого принадлежало монашке. Наверно, перед сном снимала подрясник и облачалась в ночную рубаху. Возможно, в этот момент за ней наблюдали – на окнах нет занавесок. Или тогда были? Скорее всего, узкая комната с низким потолком казалась ей в минуты слабости просторной могилой, но теперь ей ещё хуже. Монахинь выселили, некоторых увезли, остальные разбежались. Приютил кто её? Нашла работу? Или умирает на Соловках с молитвой? Что мне за дело? Любая власть – что на земле, что на небе – подавляет, гнетёт, требует по своему разумению, нас не спросив. Мне повезло, предложили непыльную работёнку, с комнатой, а многие живут в фанерных бараках, спуская ноги с кровати прямо на земляной пол. У меня одна незадача – тараканы. Когда ночью, зажигая керосиновую лампу, вижу их, то даю им имена – Ярослав, Мстислав, Игорь. Они соперничают за хлебную корку. Последние князьки на русской земле.
Встать не так просто. Холодно в кровати, но снаружи ещё холоднее. Скоро занятие, а я нечёсан, неодет. Опять же повезло вести теоретические занятия – в помещениях сухо, в законопаченные окна не дует. Коллега, Егорыч, прямо в поле ведёт учеников – там стоит трактор «Фордзон-Путиловец», как полагается, или комбайн – и показывает, как что работает, какие бывают поломки, как чинить. Предварять и завершать занятие требуется напоминанием, что всё это – благодаря товарищу Сталину, от усердия нашего зависит будущее Родины, великих Советов. По мне, так дребедень, но попробуй пикни.
Я человек учёный, при царе учился в гимназии, а после революции работал в сельскохозяйственной артели. Поэтому назначен читать лекции в школе механизаторов. Моё дело – рассказывать, как сеять, когда собирать урожай, каким образом составлять календарные графики по уходу за посевами. Моя любимая посевная теория заключается в том, что нужно не только правильным образом уронить зерно в верно подготовленную почву, но и позаботиться о том, чтобы ничто не мешало ему прорасти и вызреть – оберегать землю от потопов, ветров, диких животных.
Школа на территории бывшего монастыря. На днях, чтобы техника могла свободно проезжать к новым гаражам, взорвали колокольню. Когда-то в здешнем храме крестили мою мать. Сейчас всё ценное вывезли, говорят, то, что осталось, скинули в колодец и закрыли бетонной плитой. Не знаю, зачем это большевикам? Архитектура же облагораживает, а они её разрушают.