Ее рот расцветал под его поцелуями, согревался, становился жарким и ненасытным. Запах его лесного одеколона смешался с ее чувствами, перенося Тори в заколдованные леса, где смеялись эльфы и плясали цыгане. Жар их таборных языческих костров горячо пробежал по ее венам, воспламенив чувства, раньше ей незнакомые. Теперь она поняла, почему Магда на портрете улыбалась с таким таинственным выражением лица, и поняла то, что было известно старой цыганке.
Никогда до этого она не испытывала ничего подобного.
Даже с… Она по-прежнему избегала думать о нем.
Когда Девон оторвался от ее губ и стал целовать обнаженную в вырезе свитера шею, Тори жадно вдохнула воздух, отчаянно стремясь выкинуть из головы еще не до конца осознанное ею. Ведь это абсурд, она едва знала этого человека…
Но его губы обжигали ее тело, словно пламя, пламя обладания, и она чувствовала, как его дрожь сливается с ее собственной. Бушевала гроза, прогремели очередные раскаты грома, когда его пальцы проскользнули под свитер, лаская нежную кожу ее живота, и его рука несла в себе огонь возбуждения.
Слишком быстро, думал Девон, все происходит слишком быстро, надо остановиться…
— Моя цыганочка…
Разрядка наступила сама собой и с неожиданной стороны. Тори вдруг рассмеялась:
— Девон…
— Да?
— Зачем ты носишь эту серьгу?
Он резко поднял голову, его рука выскользнула из-под ее свитера и он потрогал сережку в своем ухе, с которой нежно играли ее пальцы.
— А, черт, — пробормотал он то ли огорченно, то ли раздосадовано. — Я совсем о ней забыл!
Это была не обычная сережка, а золотое тонкое колечко, почти незаметное. Тори заметила его только тогда, когда случайно до него дотронулась.
— Я должна знать, зачем ты носишь серьгу, — серьезно произнесла она.
Девон вздохнул, затем печально улыбнулся.
— Это не какая-то моя прихоть, поверь. Меня приняли… как бы это объяснить… в почетные члены одного племени, и сережка — знак принадлежности к нему. Отказаться — значило бы нанести оскорбление. А потом я совсем забыл об этой штуковине.
— Какого племени? — Она с удивлением посмотрела на него. — Индейцев?
— Да, в общем. Это произошло в Южной Америке несколько месяцев тому назад.
Еще через какое-то время Тори сказала:
— Если ты сию же минуту не скажешь мне, чем занимаешься, я тебя просто убью, так и знай!
— Но это же очень скучно, — пытался он уклониться от ответа.
— Пожалуйста, Девон.
— Очень скучное занятие. И никакой в этом нет тайны.
— Девон, я жду!
— Ну, хорошо. Я археолог.
Тори внимательно посмотрела в лицо Девона, заметив в его выражении какое-то желание оправдаться, и загадка, которую представлял для нее этот человек, пополнилась еще одной деталью. Подумав немного, она произнесла:
— Я бы не сказала, что работать в пустыне, встречаться с шейхами и послами и быть почетным членом аборигенов можно назвать скучным занятием.
Он взглянул на нее — его глаза при этом вспыхнули ярко-зеленым светом в отблесках огня, — и напряжение, как ей показалось, оставило его.
— Ты и вправду так думаешь?
Он помедлил в нерешительности, а потом упрямо добавил:
— Это очень трудно. Однообразная работа, низкая зарплата. Жить приходится в палатках. На одежде тонны песка и пыли. Есть приходится из консервных банок, потому что лишь Богу известно, что подают в общественных столовых!
— И все-таки я не согласна, — стараясь говорить как можно мягче, возразила Тори. — Изучать прошлое, собирать воедино культуру ушедших столетий — все равно что самому прикоснуться к истории, к жизням многих и многих. Это не может быть скучным, нет, Девон, ты не прав.
Тори дотронулась до тонкой золотой сережки, которая была почти того же цвета, что и его золотистая в свете огня кожа, и ее яркое воображение нарисовало перед ней картину другого огня — костра языческого племени, окруженного людьми, застывшими в торжественной церемонии. Она улыбнулась:
— Больно было?
Он нежно прикоснулся к проколотой мочке ее собственного уха:
— Ты сама можешь об этом рассказать.
— Мне было больно, — засмеялась Тори.
— И мне тоже, черт возьми! — Сказав это, он задумался с пристальным удивлением глядя на нее, а затем мягко спросил: — Послушай, почему мы не встретились лет десять тому назад?
— Как ее звали? — спокойно вдруг спросила Тори.
— Кого ее? — Вопрос поразил Девона.
— Ту женщину, которая убедила тебя, что у тебя скучная работа.
— Ее звали Лайза. — Он нежно дотронулся до ее лица. — А ты очень проницательна — настоящая цыганка.
— Я надеюсь, она не слишком больно ранила тебя. — Тори говорила это, удивляясь собственным словам.
— Как видишь, выжил.
Тори хотела задать ему еще один вопрос, но Девон опередил ее, решив, что теперь его очередь.
— А как насчет тебя, цыганка? Как звали его?
— Кого?
— Того человека-кактуса. Человека с красивым, жестоким лицом, который причинил тебе столько горя.
Она нервно засмеялась и быстро проговорила вместо ответа:
— Кажется, мы сегодня оба на редкость проницательны.
— Тори…
Ощущая в его словах отблески языческих огней, согревших ее кровь, набрав в легкие воздух, она собралась с духом, чтобы ответить, но не отнимала своих рук, обнимающих его шею, словно боялась утратить вновь обретенную опору — и, наконец, выдохнула:
— Его звали Джордан. Он смог заставить меня страдать только потому, что я была слишком слепа и не видела, что он представлял собой на самом деле.
— Ты еще переживаешь разрыв? — мягко спросил Девон.
Немного помедлив, Тори ответила со всей откровенностью:
— Нет, но это сделало меня недоверчивой.
— Настолько недоверчивой, что ты оспариваешь предсказание карт? — Он внимательно наблюдал за ней, ожидая, что ее лицо снова скроется за непроницаемой маской, но этого не произошло. Она подняла на него свои цыганские глаза, в которых он увидел такую незащищенность, что почувствовал, как затрепетало его сердце.
— Я не знаю, Девон.
Она действительно не знала этого. Но зато знала наверняка: впустить Девона в свое сердце и в свой ум — очень ответственное решение. Потому что, как только это произойдет, она никогда уже не сможет от него освободиться. В отличие от Джордана, Девон стал бы частью ее самой, она чувствовала это. Они были бы неразлучны всю жизнь. Сердцем она уже приняла его как «своего».
— Тогда давай наверстаем упущенное, моя дорогая цыганка. — Отведя ее чудесные волосы от лица, он нежно поцеловал ее. — Мы все наверстаем.
Тори смотрела на него, чувствуя, как в ней просыпается жаркая кровь языческих предков, и восхищалась его терпением. Но, возможно, он не ощущал такого сильного желания, как она.
— Ты лучше меня, — сказала она взволнованно.
Девон посмотрел на нее знакомым испытующим взглядом, но Тори уже не боялась его.
— Послушай-ка эти строчки из Киплинга: «Вот по джунглям тень крадется, слышно: Ах! Это Страх, о, мой Охотник, это Страх!». Эту тень я увидел на твоем лице, моя маленькая цыганка, и я расстроился, потому что не хочу, чтобы что-то тебя огорчало. Поэтому я буду ждать. Даже если мне придется, подобно Улиссу, привязать себя к мачте.
Глядя в его сияющие, словно изумруды, глаза, Тори мягко возразила:
— Но ведь, привязав себя к мачте, Улисс не бросился в море при звуках пения сирен и таким образом избежал смерти.
Девон согласно кивнул.
— А ты и есть сама песнь сирены, моя цыганка, — прошептал он. — Я боюсь не смерти, а того, что ты отвергнешь меня. Поэтому я буду ждать.
Тори была поражена выражением его глаз, в которых она прочла спокойную настойчивость и убежденность. Это было почти как… Но нет. Он же имел в виду не любовь, а желание. Тесно прижавшись друг к другу, они смотрели на огонь. Девон властно держал ее в своих объятиях, так что она чувствовала биение его сердца и прерывистое дыхание. Но это позволяло ей не смотреть ему в лицо, и она была рада тому.