Она взглянула мне в глаза и словно прочитала мысли:
— Максим, вы — счастливый мальчик. Вы ищите осознания. Большинство же лишь пытается заполнить свою внутреннюю пустоту… Убежать от самих себя.
Потом во двор зашли трое мужчин, один тащил на плече сеть, другой — ведро еще живой рыбы. Я почувствовал себя лишним, извинился и ушел.
Уже почти стемнело. Я побрел вдоль улицы в направлении, указанном Ниной Владимировной. Черный пес, к моему удивлению, дождался меня у калитки и теперь трусил следом. Видимо, твердо решил провести сегодняшний вечер в моей компании.
Вскоре деревня закончилась, дорога выбежала на луговину, потом нырнула в лес. Под откосом, на самом берегу Тары, горели костры, слышался гитарный перебор. Но спускаться к палаткам почему-то не хотелось. Я шел и шел, сам не зная куда. В принципе, разбить стоянку можно в любой момент и в любом месте…
Потом я увидел на фоне светлого еще неба купол скрытой за деревьями часовни. Здесь от основной дороги отделялась тропинка, ведущая к берегу. Я пошел по ней — тропинка вильнула, поднялась на увал, на самый верх.
Я догадался, что холм этот — тот самый Омкар, о котором говорил Шаман. Место, где несколько религий умудряются сосуществовать друг с другом.
В центре площадки — православная часовенка: вся в деревянных кружевах, хорошенькая, словно детская игрушка. По крыше часовенки скребет лапами раскидистая сосна. Нижние ветви дерева, словно новогодними игрушками, увешаны яркими лентами. Это — буддисты постарались и всякие прочие шаманисты. Тут же рядом — квадратная яма глубиной около метра с выложенными кирпичами бортами. На дне — угли, полуобгоревшие цветы и конфеты. Порывшись в памяти, я обнаружил, что знают слово, которым называют яму: кунда, индуистский алтарь.
Чуть в стороне я нашел еще одно кострище — уже обычное, туристическое, даже "рогульки" для подвешивания котелка имелись, и пара бревен, на которых так удобно сидеть и смотреть в огонь…
Я скинул рюкзак, сходил за дровами, развел костерок. С вершины Омкара — великолепный вид: темное море камыша, последние мазки заката на зеленоватом небе, несколько облаков, подсвеченных солнцем, синих и багровых, словно расплавленный металл.
В небе одна за другой зажигались звезды. Я пил чай, смотрел на небо и грезил о древнем море. Над увалами дул ровный упругий ветер. Он летел с севера, и в нем чувствовался холод полярных равнин, он пах смолой и совсем чуть-чуть — морской солью.
Постепенно закатные краски гасли, стемнело, на небо выбралась огромная кроваво-красная луна. "Скоро будет дождь", — подумал я, достал из рюкзака спальник, завернулся в него, лег возле бревна.
От земли пахло древесной прелью и еще чем-то неуловимым, густым и теплым, словно парное молоко. Ветви сосен качались на фоне звездного неба, но казалось, что покачивается сама земля. Омкар, как волшебный летучий остров, плыл среди звезд.
Во сне я был наконечником стрелы, проносящейся сквозь Вселенную.
Потом открыл глаза и понял, что ночь уже почти кончилась. Луна ушла за горизонт, воздух наполнился предутренней свежестью. Ветер стал холоднее, он ледяными струйками пробегал по лицу, забирался под спальник. Черный пес похрапывал, привалившись к моим ногам. Вставать не хотелось, и я вновь задремал. И опять полетел сквозь звездные скопления, сквозь спирали галактик, пылевые облака, мимо черных дыр и раскаленных пульсаров, мимо…
Постепенно звезд становилось все больше, они слились в сплошной серебристый фон. А я все летел, звезды исчезли, меня окружило сиреневое сияние, клубящееся, словно облака на закате.
Проснулся я от запаха дыма. Небо уже посветлело, костерок вновь горел. У огня сидел худощавый старик:
— Простите, но я посчитал, что, проснувшись, вы будете не прочь выпить чаю. — Извинился он за вторжение.
Старик отошел на пару шагов от костра, скинул куртку, оставшись лишь в легкой футболке и тренировочных штанах. Встал на одну ногу, шумно втянул носом воздух — и закрутил мельницу движений, затанцевал, заскользил, словно играющая кошка. Спросоня мне казалось, что старик временами исчезает, размазывается в воздухе, словно лопасти включенного вентилятора, превращается в переливающуюся дымку.
Потом дедок выкрикнул какое-то незнакомое слово, хлопнул в ладоши — и остановился. Не смотря на утреннюю прохладу, футболка его была мокра от пота.
— Не знаете, сколько сейчас времени? — Спросил я. Мысль о времени позволяла ощутить реальность происходящего.
— Около четырех часов утра… Или чуть раньше. Простите, если помешал вам. Но я каждое утро делаю здесь гимнастику, — сказал старик, натягивая куртку. — Счастливо оставаться. Да, кстати, а Хозяин сегодня ночью к вам не приходил?
— Какой Хозяин? — Удивился я.
— Если ночевать на Омкаре, то можно встретить какого-то местно духа. Археологи вскрыли могильники, вот он и бродит, ищет что-то… Говорят, многие слышали, как он ходит, бормочет что-то на древне-кулайском…
— Нет. Я спал…
— Жаль, жаль. — Покачал головой дед. — Чем больше свидетельств, тем лучше.
Старик удалился вниз по тропинке. Я рывком поднялся, сел у костра. С наслаждением вдохнул утренний воздух. Дующий с заречья ветер был теплым и плотным, как водяные струи, он толкал в грудь, шевелил волосы. Я подставил ветру ладони — и мое тело наполнилось ощущением таежной свежести. Черный пес вопросительно взглянул на меня снизу.
— Что, зверя, жрать хочешь? — Усмехнулся я. — Ладно, сейчас искупнемся и сварим кашки.
Вода на рассвете — как парное молоко. Действительно, никаких Багам с Канарами не надо…
Правда, довольно долго пришлось искать чистый спуск к реке. Внизу берег зарос крапивой, ивняком и еще какой-то вонючей дрянью, сплошь облепленной паутиной. Пару раз я сунулся было к воде, но ноги тонули в илистой жиже, перемешанной с гниющими ветками.
Зато мы со Зверей обнаружили еще одну кунду, спрятанную в ивняке. Вокруг квадратной ямы были разбросаны кости и птичьи перья. Пес покопался в углях, вытащил несгоревшую куриную голову. Начал воодушевленно грызть.
— Слышь, Зверя, а мы с тобой тут ничего не оскверняем? — Задал я псу риторический вопрос. — По-моему, индусы к твоим собратьям не очень-то хорошо относятся.
Пес оторвался от еды и насмешливо фыркнул. Пришлось ждать, пока мой лохматый компаньон расправится с куриной головой.
Лишь метров на пятьсот выше по течению, там, где Тара делает поворот, обнаружилось что-то вроде глинистого пляжика. Здесь-то и стояла большая часть палаток. В такую рань туристы, естественно, спали.
Я разделся, с разбега бросился в реку.
Вода в Таре — коричнево-красная, почти не прозрачная. Она настояна на торфе и мертвых травах таежных болот, на красной глине низких берегов. Но по ощущениям вода эта удивительно чистая. Как так может быть, не знаю. Но коричневатая жидкость воспринимается как нечто свежее, словно первый снег. И пахнет вода так же, как тайга в предзимье: она прелым листом, сосновой корой, горьковатыми ягодами. Может, муть, которую несут воды Тары, на самом деле, — какая-нибудь целебная грязь?
Я плескался в реке, а пес сидел около моих вещей. Сторожил.
— Зверя, иди сюда! — Позвал я.
Он подошел к кромке воды, недоверчиво понюхал ее, ступил одной лапой. Видимо, идея купания ему не понравилась. Он брезгливо отряхнул лапу и вернулся к моим вещам.
Я внезапно вспомнил, что на Омкаре остались рюкзак и спальник. Конечно, в пятом часу утра вряд ли кто из туристов продерет глаза. Но вот деревенские рано встают. Мало ли что случиться…
Выбравшись из воды, я не стал одеваться, затрусил по берегу к своей временной стоянке. Пока добежал — обсох. Правда, сильно запыхался. Кольнула зависть к утреннему визитеру: мне бы так! Я не понял, в какой технике дед работает, некоторые "связки" движений напоминали у-шу, некоторые — айкидо. Хорошо бы с ним поближе познакомиться, о мастерах такого класса я лишь слышал, и то не от очевидцев… Интересно, откуда он?