На чайном столике, застланном алой с белыми разводами скатеркой, теснился кофейный сервиз в соседстве с массивной пепельницей из богемского стекла. Рядом со столиком, упираясь ногами в батарею водяного отопления, вполоборота к вошедшим, сидел молодой мужчина с зажатой в пальцах сигаретой. Пепельно-дымчатый сиамский кот, пригревшийся на его коленях, с дьявольским презрением в глазах уставился на Климова.
— Володя, у нас гости, — еще раз нарочито громко сообщила Шевкопляс и властно опустила руку на плечо супруга.
— Кто такие? — вяло спросил тот и глянул снизу вверх на подошедшую жену. Она скривилась.
— Из родной милиции.
Пальцы, в которых дымилась сигарета, заметно дрогнули.
Спихнув с колен кота, хозяин дома оттолкнулся ногами от батареи и развернулся вместе с креслом в сторону вошедших. Темноволосый, кареглазый, с крепким подбородком и высоким чистым лбом.
По его замкнуто-отрешенному лицу, по сухому блеску глаз можно было догадаться, что их ждали. Хозяин не казался человеком, застигнутым врасплох. Да оно и объяснимо: Червонец не мог не рассказать двоюродной сестре о том, как его приняли за сына какой-то сумасшедшей.
Климов перевел взгляд на Легостаеву.
В первую секунду она оторопело смотрела на повернувшегося к ней молодого мужчину, а затем беззвучно бросилась к нему на подгибающихся от волнения ногах.
— Сыночек!
Вскрик радости и удивления заставил вздрогнуть не только хозяина дома, но, как показалось Климову, и его жену.
Обхватив плечи «найденного сына», Легостаева припала головой к его груди, но тот, с внезапно побледневшим лбом, резко поднялся, и она бессильно-радостно сползла к его ногам. Нет, он не обнял ее, как можно было ожидать, не поцеловал и не погладил ее волосы рукой, как это сделал бы любой другой на его месте, нет, напротив, он с каменным лицом стал отстраняться от нее, высвобождаясь из ее объятий. Да это уже были и не объятия, а мертвая хватка сведенных судорогой рук чужой и непонятной женщины, которая заглядывает снизу вверх в его глаза.
Замешательство, тревога, радость и отчаяние оттого, что сын не признает ее, родную мать, так исказили лицо Легостаевой, что Климов не мог взять в толк, как ему самому держаться в этой ситуации. А ситуация, что ни говори, поразительная. Мать нашла погибшего в Афганистане сына, а тот ее не признает. Мало того, он с таким видом, точно ему было на все наплевать, грубо рванулся назад. Рванулся так, как будто ему, ко всему прочему, нестерпимо захотелось садануть дверью, чтоб всем чертям тошно стало, лишь бы спастись бегством от безумной гостьи, но он нашел в себе силы не сделать этого, и вот теперь по взгляду Климова хотел понять, известно ли тому, о чем он сейчас думал, чего желал в своей необъяснимой ярости?
Смугло-бледный лоб его покрылся капельками пота.
— Простите, но я вас не знаю, — неожиданно ровным голосом проговорил он и, держа руку с сигаретой на отлете, сделал еще одну попытку высвободиться из объятий Легостаевой. При этом огляделся так, точно ему стало тесно в своем доме. Жена пришла ему на помощь. Подхватив гостью под мышки, она довольно бесцеремонно поставила ее на ноги и с ненавистью глянула на Климова.
— Вы что это тут позволяете себе? Мы тоже права знаем!
И эта ее непонятная враждебность, прорвавшаяся в голосе и взгляде, насторожила его. Озадовский оказался прав: агрессивность очень характерна для нее, но в этой ситуации ее можно было бы и не выпячивать.
С озабоченностью пристыженного человека он взял Елену Константиновну под локоть и посмотрел на хозяина дома:
— Вы разрешите нам присесть? Тот вытер пот со лба и отвел взгляд:
— Садитесь.
Непринужденно-общительный тон давался ему с явным трудом.
Климов пододвинул кресло, но Легостаева садиться отказалась. Она замотала головой, и горькие слезы залили ее лицо.
— Сыночек! Что же ты делаешь со мной? Ведь я же мать…
Всхлипнув, она снова потянулась к «сыну», но тотчас перед нею очутилась Шевкопляс.
— Кончай придуриваться! — с грубоватой наглостью прикрикнула она и встала рядом с мужем. — Ворвались в чужой дом, орете тут…
А вот это зря, подумал Климов, обвинение не к месту.
Елена Константиновна подавилась плачем, и пальцы ее судорожно обхватили горло:
— Игоречек! — Ноги подкосились, и Климов едва успел подхватить ее под руки. С трудом удержав равновесие, он опустил несчастную женщину в кресло. Холодея от сочувствия, потер нижнее веко. О том, чтобы оставить ее в этом доме, пока она придет в себя, нечего было и думать. Усадив Легостаеву в кресло, он попросил Шевкопляс принести паспорт мужа.