— Не очень.
Озадовский снова сунул трубку в рот, и спичка в его пальцах треснула. Острый запах серы растворился в дыме табака. От Климова не ускользнула сосредоточенно-внимательная настороженность профессора.
— Действительно не понимаете?
— Действительно.
— Подумать только, — с лукавой укоризной покачал головой Иннокентий Саввович, и его крупные, слегка навыкате глаза под седыми бровями заиграли смехом, — вы скрытный человек.
— Такая работа.
— Не светское, но все же развлечение, — как бы про себя, но явно обиженным тоном произнес Озадовский и, остановившись напротив, глядя прямо в глаза Климову, торжественно сказал:
— Я поздравляю вас.
Климов недоуменно встретил его взгляд. В конце концов он не самый лучший сыщик на земле и живостью ума особенно не отличался.
— С чем?
— О господи-и… — почти простонал хозяин дома и, не говоря больше ни слова, заходил по комнате. Оказавшись за спиной Климова, он обхватил руками его плечи. Климов вздрогнул. Он терпеть не мог, когда кто-нибудь дышал над его ухом.
Озадовский усмехнулся, отошел.
— Не бойтесь. Просто я хотел сказать, что вы напали на след книги.
— Каким образом? — чистосердечно удивился Климов.
— А таким: наваждение, которое вы пережили, лучшее тому подтверждение: оно описано в семнадцатой главе, четвертый абзац сверху на двести тридцать шестой странице.
Климов повел шеей так, точно его душил галстук. Не хотелось верить, что простая санитарка обладала редким даром телепатии.
— Быстро же она усвоила урок!
— Да он один из самых легких, безобидный…
— Все равно.
Если он о чем и пожалел, так это о том, что повторный обыск в доме Шевкоплясов ничего не даст. Ценный фолиант давно уж перепрятан черт знает куда! Но можно поискать сервиз… У той же Нюськи Лотошницы, то бишь Анны Наумовны… Кстати, надо принять во внимание, что сервиз может храниться в «Интуристе», где-нибудь в банкетном зале или в баре, если он еще не продан-перепродан за границу… хотя вряд ли: не икона. Там посудой никого не удивишь.
Попыхивая трубкой, Озадовский опустился в кресло.
— Книга может всплыть, я уверен…
— Где?
— На одном из европейских торгов.
— На аукционе?
— Да.
Горестное беспокойство исказило разом постаревшее лицо профессора, на лбу собрались складки.
— Не исключено, — согласился с ним Климов. — Все, что есть в России ценного, уходит за рубеж. Иконы, рукописи, мысли. Но мы уже таможенникам дали знать. Они настороже.
— Это чудесно, — Иннокентий Саввович грустно потер лоб. — А то сплошная распродажа, как грабеж. Россию никогда еще так не растаскивали… по кускам. Душа болит.
Было видно, что он всерьез обеспокоен судьбой редчайшей книги, будущим страны. И Климов снова не решился попросить у него «Этику жизни» Карлейля. Зато счел нужным рассказать историю семьи Легостаевых, которая занимала его как профессионала, поскольку ему, а не кому-то другому приходилось искать сына Легостаевой.
Озадовский выслушал Климова и пообещал дать заключение о состоянии психики несчастной женщины. При этом он довольно мрачно добавил, что для большинства молодых людей, а к ним он может отнести и сына Легостаевой, если он, конечно, жив, характерно типичное для поколения застойных лет неумение мыслить самостоятельно. Если его отец и мать — прямая противоположность друг другу, следовательно, мальчик с ранних пор раздираем противоречиями, как внешними, чисто семейными, так и внутренними, доставшимися по наследству, для управления коими надо обладать недюжинной силой воли, необычной логикой, чего у мальчика, судя по всему, не было.
Трубка Иннокентия Саввовича давно погасла, но он этого не замечал.
— От отца мальчик не мог не взять импульсивности, взрывчатости характера, крайней впечатлительности, а мать, лишенная дара предвидения, элементарной житейской проницательности, по всей видимости, наделила сына эротической романтикой, той частой формой восприимчивости к чувственному, какой отмечены подростки в наши дни. Когда родители испытывают жуткий дефицит доверия и нежности друг к другу, дети, как антенки, чутко реагируют на это, посвоему пытаясь возместить эмоциональную ущербность взрослых. В сущности, — посасывая чубук погасшей трубки, делился своими размышлениями Озадовский, — таких детей очень трудно понять…
— Он с десяти лет воспитывался теткой, — счел нужным сообщить Климов, говоря о сыне Легостаевой, и пояснил, что она никогда не была замужем, никогда не имела детей.