Услыхав шаги, Перова повернула голову в сторону приближавшегося и открыла глаза. Затем попыталась завязать на спине тесемки купальника, но, убедившись в невозможности этого, снова растянулась на простыне, словно обессилев.
— Помочь? — предложил Приедитис.
— Терпеть не могу, когда остаются белые полосы. Если это вас не шокирует, можете расположиться рядом, — проговорила Перова и, отодвинувшись, освободила узкую полосу простыни. — Только не ложитесь на песок!
Приедитис быстро скинул костюм, заметив при этом, какой противно-бледный, по сравнению с матовым загаром Перовой, выглядела его кожа, и тут же ощутил, что по спине его как будто побежали мурашки. Это Тата принялась сыпать на него песок.
— Оставь дядю в покое! Он пришел поговорить со мной.
Но пускаться в разговоры Приедитису сейчас не хотелось. Ему было хорошо. Вокруг царила такая тишина, как если бы они находились в центре пустыни, а вовсе не в двух шагах от железобетонного здания, битком набитого достижениями технического прогресса — от пылесосов до кондиционеров. Хотелось расслабиться под теплыми лучами и ни о чем не думать. А меньше всего — об исчезнувшей рукописи. В конце концов, что ему за дело? Пусть Кундзиньш сам и ищет, если она ему так уж нужна. Внезапно Приедитису сделалось не по себе от необходимости выспрашивать, расставлять ловушки, балансировать на грани искренности. Подозревать Ирину он был не в силах. К чему ей присваивать скучный трактат? Заграничный журнал мод такая женщина еще может прибрать к рукам, но диссертацию…
— О чем задумались? — спросила Перова.
— О вас.
— Это помогает вам не уснуть? — уколола она. — Ладно, добро за добро. Я рада, что вы пришли, чтобы скрасить мою скуку.
— Разве вы не стремитесь к одиночеству? Мне казалось, что вы избегаете общества.
— Только наших, институтских. Они всегда себе на уме и, пусть даже бессознательно — все равно, стараются подъехать, чтобы заручиться, в случае чего, моей поддержкой у шефа. Знают, бездельники, что он мне доверяет… Но вам-то от меня ничего не нужно, разве не так? Кроме, может быть, меня самой… А это приятно каждой женщине. Нет-нет, без рук, я же не сказала вам, что готова начать традиционный курортный роман — я просто за откровенность.
— Тоже не новая игра: пять минут откровенности.
— Согласна. Первый ход ваш.
— Почему вы приехали сюда в мертвый сезон?
— Отвечаю: потому что я сама себе не хозяйка. Я технический секретарь, хотя громко именуюсь референтом. И мне приходится приспосабливаться к причудам шефа. Правда, он формулирует это более утонченно: «Я не могу обойтись без вас, эрго — вам без меня тут нечего делать». Профком позаботился о бесплатной путевке — и в результате я оказалась здесь… Еще вопросы?
— Почему вы иногда грустите?
— Всегда смеются только дурочки. Да и чему радоваться, скажите? Тому, что я сильна — с соизволения шефа? Тому, что я всегда одна? Что муженек за границей катается как сыр в масле, а нам дважды в год привозит обновки? — Понемногу она разгорячилась. — Но я уже вышла из Таткиного возраста, когда радость из-за новой игрушки заставляла забыть обо всех невзгодах. Совсем наоборот: сколько еще можно ждать в моем возрасте? Прошли времена, когда жены ожидали, когда мужья возвратятся с войны.
— Но вы его любите?
— Вернее будет сказать — любила. Сейчас — не знаю. У него там есть другая. Иначе разве он отказался бы от кресла заведующего отделом в московской редакции? Да он и сам постоянно заявляет, что не может отказываться от свободы. А нас с Таткой связал по рукам и ногам. А еще говорят о женском равноправии. Смешно!
— Значит, вы все еще его любите — и все-таки хотите разойтись?
— Почему сразу так? Прежде чем это сделать, надо как следует обдумать, чтобы не остаться без ничего. На мою зарплату и алименты мы с Таткой не проживем. Мы привыкли к гонорарам Сергея. А такого человека, ради которого я могла бы от них отказаться, я пока не встретила… Нет, лучше отомстить ему иначе — в рамках этого самого равноправия…
Приедитис затруднялся решить: то ли Перова действительно искательница приключений, недвусмысленно приглашающая к флирту, то ли случайно начатая игра побудила ее облегчить душу. А почему именно перед ним, с которым до сих пор перемолвилась лишь парой вежливых слов? Скорее всего потому, что они вскоре расстанутся навсегда. Случайные знакомцы нередко оказываются наилучшими собеседниками — не осуждают, не лезут в душу, не выражают никаких упреков. И все же его мужское самолюбие было бы удовлетворено, если бы оказалось, что последние слова Ирины адресовались именно к нему. Так или иначе, он чувствовал бы себя куда свободнее, если бы хоть на миг мог забыть, что и сам играет не в открытую.