В начале XIV века плач также имел важное религиозное значение, ибо слезы были знаком молитвы и покаяния, способом продемонстрировать раскаяние и очистить себя, чтобы искупить свои грехи. Плач также был знаком сострадания и божественного избрания. Способность плакать, или дар слез, была божественной благодатью, предназначенной для избранных. Сам Людовик IX, набожный и благочестивый король, сожалел, что не обладает этим даром[252]. Поэтому поведение Маго должно было быть способом отличиться и подчеркнуть свое превосходство над остальными собравшимися, показав, что она была одной из немногих, кому Бог даровал дар слез.
В итоге, в тот день на карту было поставлено гораздо больше, чем просто разрешение затянувшегося конфликта. Графине нужно было сохранить лицо в конце этой четырехлетней войны без настоящего победителя. Именно поэтому она поставила под сомнение действительность клятвы, которая явно была дана под принуждением. Ход этой встречи свидетельствует о риторических талантах графини, которая играла на всех струнах, чтобы навязать свою волю: иногда она использовала веские аргументы, иногда апеллировала к эмоциям и языку тела, чтобы компенсировать ограниченность речи.
В итоге клятва, принесенная 3 июля, была вновь признана недействительной. К графине Артуа вновь обратились советники короля, и только на следующий день мирный договор был окончательно скреплен клятвой[253].
После трех с половиной лет отсутствия Маго наконец-то могла с нетерпением ждать возвращения в Артуа. Однако дело было еще не закончено. Оно продолжалось на юридической сцене еще несколько месяцев, так как в 1320 году Парламент распорядился провести расследование действий мятежных дворян. И только в 1321 году была перевернута последняя страница, когда Парламент вынес последние постановления против лигеров.
Таким образом, продолжительность и масштабы мятежа в Артуа были исключительными. Это можно объяснить множественностью проблем, поставленных на карту. Мятеж дворянства был, прежде всего, глобальным неприятием правления Маго, и, столкнувшись с графиней, которая не желала прислушиваться к их требованиям, мятежники выразили свой гнев насильственными и разбойными действиями. Эти действия были направлены на то, чтобы послать сигнал власть имущим, и выбор целей был показателен в этом отношении, поскольку мятежники в основном нападали на символы власти графа, такие как резиденция в Эдене и служащие Маго. Проблема престолонаследия в Артуа, которая оправдала вмешательство Роберта д'Артуа и еще больше усугубила ситуацию, была перенесена на этот рассадник смуты. Наконец, Артуа, граничившее с Фландрией, имело важное стратегическое значение для королей Франции, что, несомненно, объясняет, почему они так быстро вмешались в дела графства.
Мятеж дворянства ознаменовало собой явный перелом в жизни Маго. События 1315–1319 годов в большей степени, чем смена графа в 1302 году, ознаменовали раскол в истории Артуа. Хотя графиня пыталась отрицать какое-либо политическое значение этого мятежа и привлечь к уголовной ответственности его участников, это был настоящий государственный переворот, который угрожал лично ей. На карту была поставлена даже ее жизнь, когда ее обвинили в отравлении Людовика X. Зачинщики из знатных семей Пикардии опирались на Роберта д'Артуа, лишенного наследства племянника, и на мелкое местное дворянство, раздраженное ущемлением своих прерогатив и привилегий. Их борьба против строительства графского государства вышла за пределы Артуа и через нападки на графиню они осуждали королевские методы управления страной и все более усиливающуюся бюрократию.
252
P. Nagy-Zombory, Le Don des larmes au Moyen Âge: un instrument spirituel en quête d'institution. Ve — XIIIe siècle, Albin Michel, Paris, 2000, p. 20–24.
253
4 июля 1319 года, AD Pas-de-Calais A 64/3. Опубликовано в J. Petit, Charles de Valois (1270–1325), Paris, A. Picard et fils, 1900, PJ n° 16, p. 388–391.