— С кем? — спросил Эйзенхорн.
— Его фамилия Сарк, — ответил Баптрис.
— Дрэйвен Сарк?
— Нет, — нахмурился человек в рясе. — Лемюаль Сарк. Старший администратор-медика Лемюаль Сарк. Он как раз здесь с визитом. Его специальность — Материа Медика и…
— Я хочу уйти, — заявил Эйзенхорн.
— Я не могу этого позволить, — грустно покачал головой Баптрис.
— Зачем ты мне это показываешь? — спросил инквизитор.
— Показываю… что? — не понял Баптрис.
Но Эйзенхорн обращался не к нему. Он смотрел на собственные руки. Руки старика, изборожденные шрамами, грязные от сажи и машинного масла. Руки, покрытые желтыми пузырями от пламени, постепенно поглощавшего его.
— Зачем ты мне это показываешь? — спросил он у пламени в собственной крови. — Это место… где ты родилось. Где ты… где твоя истинная сущность дошла до Сарка и где ваши пути пересеклись. Здесь началось заражение. Но не в форме болезни, а в форме идеи. От отца к сыну, а потом — к внуку…
— Сестры! — позвал Баптрис. В его голосе слышалась тревога. — Помогите мне отвести этого несчастного обратно в палату. Он очень болен, он бредит, и я беспокоюсь за него.
И они послушались. Снежно-белые рясы и рогатые шапки покачивались при ходьбе. И их стало больше, чем раньше. Десять, пятнадцать…
— Пойдемте, Грегор, — позвал Баптрис. — Давайте я отведу вас обратно. Пусть организм борется с лихорадкой. Еще есть надежда.
— В этом месте не было никого с Терзанием, — сказал Эйзенхорн. — Здесь, в хосписе, не жили зараженные. Это было убежище, где находился лишь один выживший, один-единственный человек, перенесший эпидемию. Я читал отчеты. Это все ложь. Вы лжете.
— Помогите мне справиться с ним, — улыбнулся Баптрис.
Сестры приближались, и их рогатые шапки в лучах солнца напоминали оскаленные клыки. Их становилось все больше и больше, уже сорок… пятьдесят…
— Я хочу уйти, — сказал Эйзенхорн.
— Держите его, но осторожно, — велел Баптрис. — Он не понимает, что говорит.
Сестры окружили инквизитора. Казалось, они уже превосходят числом стрекочущих насекомых в джунглях. Эйзенхорн проталкивался через них, отталкивая призрачные руки и снежно-белые мантии. Где-то зазвонил колокол. Инквизитор добрался до металлических ворот в старой стене сада. За ними раскинулись джунгли, где под сумрачной сенью деревьев кишели насекомые.
Языки пламени клубились вокруг. Он открыл ворота и шагнул вперед.
— Наверное, у вас бывает много дел наподобие моего, — фыркнул крошечный старичок, сидящий с другой стороны стола.
— Дел? — переспросил Эйзенхорн.
В комнате царили полумрак и прохлада, как будто за окнами шел дождь или они пропускали мало света. В большом богато украшенном камине, похоже, не разводили огонь уже несколько сотен лет. Позолоченные часы на нем тикали медленно и размеренно, словно одно из насекомых в джунглях. На грубом ковре, покрывавшем деревянный пол, стояли стол и два простых стула.
— Можете присесть, — предложил старичок. — Если хотите, конечно. Устраивайтесь поудобнее. Нам предстоит разговор.
Эйзенхорн сел. Своего собеседника, сморщенного и ссутуленного, он с трудом различал среди складок дешевой поношенной мантии.
— У вас много дел вроде моего, — фыркнул тот.
— Я не понимаю…
— О, я уверен, что вы понимаете. Прекрасно понимаете, уважаемый. Вам просто все равно. И поскольку вам все равно, вы не хотите вспоминать.
— И что же я должен вспомнить?
— Людей, которых вы погубили, — сказал человечек. — Сколько их было? Со счета сбились? Но, я уверен, вы помните самых примечательных. Понтиуса Гло-то уж точно. Его поимка возвысила вас. Или сломала? А что с остальными? Не такими приметными, а? С небольшими делами? Незначительными? Что сталось с невиновными? Вы их помните? Или все они — просто лица, мелькнувшие на миг перед глазами? Вы помните меня?
— Я помню эту комнату, — ответил Эйзенхорн. — Помню часы, что тикают, как…
— А, значит, комнату вы вспомнили? Как мило! Конечно, вы помните ее. Ведь именно сюда вы их приводили. Всех. В эту комнату и в тысячи других таких же. Комната для разговоров. Комната, в которой медленно растворяется человеческая жизнь. И сколько жизней на вашем счету? Скольких вы сюда привели? Нет, не известных злодеев, а таких, как я. Неудачников. Тех, кто попал сюда с улицы из-за какого-то мелкого нарушения и обнаружил, что здесь от них не останется ничего. Ни гордости. Ни надежд. Ни грез. Ни средств к существованию. Ни имущества. Ни жизни. Вы хоть раз о них задумывались?