— Не спрашиваю, как вам удалось убедить своего потомка…
— Леандро? — фыркает синьор Бенедетто. — А вы полагаете, в теперешнем положении у него есть выбор? И потом, признаюсь вам, когда становишься нематерьяльным, поневоле совершенствуешь мастерство риторики: порой только словами и удается воздействовать на вас, живущих. Логика, сила убеждения, проникновение в тайны человеческого характера… Ну, вы понимаете.
— Отдаю должное вашему таланту, — совершенно серьезно говорит Обэрто. — Но если вы предприняли первый шаг, должно быть, продумали и последующие. Оставаться на вилле мне нельзя…
— Все так. Однако, мессер, вы сейчас не в том состоянии, чтобы уйти отсюда на своих двоих. И вам требуется лечение, хотя бы осмотр человеком, знающим толк во врачевании. Здесь, признаться, я затрудняюсь что-либо советовать: вы же понимаете, мы, призраки, привязаны к месту нашего захоронения. Так что я плохо ориентируюсь в современном Альяссо.
— Думаю, в этом нам поможет мой юный друг. Где он, кстати?
Синьор Бенедетто покашливает в кулак и, насупившись, роняет взгляд на столик рядом с кроватью. Кроме кружки и песочных часов, на нем лежат разновсякие мелкие вещи, которые были у Обэрто с собой.
В том числе — альбомчик, где магус имеет обыкновение делать дорожные зарисовки. Альбомчик открыт на одном из последних разворотов, там — портрет молодого человека, причем это явно набросок с картины: видны даже контуры рамки и часть стены, на которой эта картина висела. Стены с ковром. А на ковре вышивка: блестят скрещенные шпаги и стоят, подобно геральдическим львам, поднявшись на задние лапы, кролики.
— У вас очень меткий глаз и точная рука, — как бы между прочим роняет синьор Бенедетто. — Были, поскольку теперь, после ранения… кто может что-либо утверждать наверняка? В наши-то неспокойные дни?
Обэрто не до смеха, но он хохочет:
— Уж не угрожаете ли вы, любезный Циникулли?
— Как вам такое могло прийти в голову, мессер?! Я всего лишь хочу сказать, что существуют возможности… разные возможности, если вы понимаете, о чем я. Кстати, не раскроете ли секрет: как вы намерены поступить с этой историей о пропаже перстней?
— Еще не решил. Может, присоветуете что-нибудь? Как человек, умудренный опытом?
Синьор Бенедетто кивает и усаживается рядом с кроватью, в накрытое пушистым ковром кресло (разумеется, ни одна ворсинка ковра под ним не прогибается). В глазах призрака — решительность и кое-что еще, очень магусу не понравившееся.
— Малимор, оставь нас. — И только когда малыш покидает комнату, синьор Бенедетто начинает «советовать». — Грубо говоря, мессер, у вас есть два выхода. Вы можете вернуться в Ромму и составить отчет о случившемся, после чего, полагаю, дело будет закрыто. Фактически, мой непутевый потомок совершил только одно преступление: оказал давление на Совет Знатных, чтобы те распорядились об усиленном патрулировании улиц. Не бог весть что, согласитесь; к тому же это совсем не по вашему ведомству. А пропажа фамильных перстней — дело сугубо личное, касающееся только нашей семьи, официально мы заявление о нем отозвали, состава преступления нет, нет свидетелей, нет вообще ничего незаконного. По сути, вы уже не имеете права заниматься этим делом.
— Пожалуй, мне и впрямь стоило бы забыть о нем.
Обэрто употребил оборот «стоило бы» не случайно. Даже лежа в кровати, подстреленный и спеленутый, якобы с благородной целью «скорейшего излечения», он остается магусом. «Логика, сила убеждения, проникновение в тайны человеческого характера?» Хорошо, поиграем по этим правилам.
Магус пытается незаметно проверить, насколько плотно связаны руки — увы, пеленали на совесть, применить магию Обэрто не сможет.
— На вашем месте я бы не спешил с выводами, — продолжает синьор Бенедетто. — Помните? — есть два выхода.
— И второй?..
— Второй заключается в следующем. С помощью друзей вы тайно покинете виллу, поправите здоровье и продолжите поиски перстней. Я обещаю, что любой из здешних обитателей, кого вы только пожелаете допросить, не станет запираться и расскажет все, что знает. Когда же вы найдете драгоценности… — синьор Бенедетто выдерживает театральную паузу, подкрепив ее обезоруживающей, до приторности «искренней» улыбкой. — Тогда, полагаю, мы позаботимся о том, чтобы справедливость была восстановлена. Я ведь знаю, мессер, как это для вас важно: чтобы виновные получили по заслугам, а пострадавшие — хоть какое-то compensatio.